Как бы то ни было, сейчас, после смерти Милодоры Шмидт, бумага, подписанная самим государем, не имела никакого значения (появись она на столе в номере втором неделей раньше, вот уж поручик поскрипел бы зубами!), а посему Карнизов, перечитав ее пару раз и отметив красивый писарский почерк, сунул бумагу... себе под сукно. Дело о Милодоре Шмидт можно было считать закрытым.
Упрямо хмыкнув, Карнизов достал из стола другую папку — с подробными признаниями фон Остероде.
Поручик переворачивал листок за листком, пробегал написанное глазами и помечал галочками на полях места, касаемые персоны графа Н.
За этой работой и застал его солдат, вошедший в номер после короткого стука:
— К вам курьер от... Солдат не досказал, потому что курьер, не дожидаясь разрешения, стремительно вошел к Карнизову.
—... от военного губернатора, — и, обернувшись к солдату, бросил уверенно: — Ты свободен, любезный...
Солдат вышел.
Поручик встал со стула, но из-за стола не выходил, всем своим видом выражая почтение: еще с памятного восемьсот двенадцатого года равелин был поставлен под непосредственное подчинение военному губернатору, и курьер от оного был для Карнизова лицом значительным, — пожалуй, на уровне самого смотрителя равелина.
Курьер был молодой человек с острыми и цепкими, холодными мышиными глазами, с узким бледным лицом, тонкими губами, поджарый, с движениями резкими, выдающими самоуверенность, присущую, по мнению Карнизова, типу нервическому. Карнизов сразу определил, что в многотрудные времена (какие в России с победой над Бонапартом не кончились, а скорее только начались, ибо русская армия принесла из Европы на хвосте немало «блох», именуемых свободомыслием, свободолюбием, правдоискательством, демократией и прочая, и прочая) такой нервически уверенный молодой человек далеко пойдет — едва научится ловить рыбку в мутной воде, — пойдет еще дальше его самого, поручика Карнизова, если учитывать близость сего молодого человека к сильным мира сего, чего поручику Карнизову всегда до обидного недоставало.
— Чем могу?.. — Карнизов замер в угодливой позе, глаза его смотрели искательно; впрочем — всего мгновение, через которое поручик опустил глаза долу".
Курьер сел напротив, на тот самый стул, на который обыкновенно садились арестанты, и сделал жест рукой, позволяющий поручику тоже сесть.
Карнизов послушно последовал примеру гостя. Карнизов уж будто и не был хозяином здесь, в этом помещении. Прикажи сейчас курьер, и Карнизов уступит ему собственный стул, а сам сядет на стул арестантский...
Молодой человек так и впился в Карнизова мышиными глазками.