Что касается самосознания, то ему хватало польского. Во всяком случае, все польские комплексы (начиная от «гонора» и кончая специфически польской русофобией) у него были в наличии. В каком-то смысле из него получился «добрый поляк», — если, конечно, сделать поправку на нехарактерный IQ. Впрочем, приходится признать: когда дело касалось специальных польских комплексов, даже лемовский IQ стремительно съёживался до среднестатистического.
IV
Освобождение Львова советскими войсками обернулось для семейства Лемов изгнанием.
После перекройки карты Польши в 1946-м — перекройки, надо сказать, обернувшейся для этой малосимпатичной страны немалыми территориальными приобретениями, в том числе выходом к морю и много чем ещё — Львов отошёл к Советской Украине. Польская власть (пусть и просоветская) не хотела, однако, терять своё законное население, да и Сталин был совсем не в восторге от того, что «многонациональный СССР» пополнят собой ещё и поляки, к тому же помнящие жирные довоенные времена: в них он прозорливо провидел источник будущих неприятностей. В результате была запущена программа по «репатриации» львовского населения в Польшу. Если называть вещи своими именами, то речь шла о депортации. Но выбора не было. Семья переехала в Краков, потеряв всё имущество, движимое и уж тем более недвижимое.
Этого Лем, понятное дело, не забыл и не простил. В одном из поздних интервью он говорил: «Я был выброшен, иначе нельзя сказать, из Львова, это теперь Украина. В чувственном отношении я думаю, что Украина украла один из наших прекрасных городов. Ну что поделаешь, не могу же я внезапно отменить то, что я там родился и прожил 25 лет. Но я также понимаю, что того Львова, в котором я жил, уже не существует и что это теперь действительно украинский город. Мне русские в Москве несколько раз предлагали: «Может, вы хотите поехать во Львов? Пожалуйста». Я всегда отказывался, это как бы если я любил какую-то женщину, а она ушла с кем-то, мне неизвестным. Зачем я буду выяснять, что с ней теперь? Не хочу знать, и всё». Но закончил он эту тираду сакраментальным лемовским — «Но конечно, надо приспособляться».
Он и приспособлялся — делать-то было нечего.
В Кракове пришлось начинать жизнь с нуля. У Лема снова есть выбор: куда пойти учиться дальше. Но пан Самуил Лем очень огорчился бы, если бы сын бросил медицину. Сын, поколебавшись, сдаёт документы в Ягеллонский университет на медицинскую кафедру, но учиться ему отчаянно не хочется. С куда большим удовольствием он пишет (и публикует) рассказы и стихи — везде, где их брали. Завязал он контакты и с научными издательствами — в частности, с журналом «Жизнь науки», где его тоже немножко печатали. Впоследствии он будет читать научные журналы примерно так же, как в детстве ел сладости — килограммами.