В телерепортажах и газетных статьях, появившихся сразу после смерти отца, много говорилось о периоде с начала до середины девяностых годов — времени наихудшего проявления его так называемого безумия. Этот период ознаменовался не только появлением Анук Фурлонг (под этим именем она была известна в то время) — женщины, сыгравшей немаловажную роль в разрушении его сознания, — но стал наполненным событиями срезом времени: стрип-клубами, психическими лечебницами, пластической хирургией, арестами и попыткой отца спрятать наш дом.
Вот как все происходило.
В один прекрасный день отец без всякого предупреждения нанес ощутимый удар нашей нищете — поступил на работу. Он сделал это ради меня, а затем не уставал напоминать: «Был бы я один, довольствовался бы системой социального обеспечения, но для двоих этого недостаточно. Джаспер, ты превратил меня в рабочую силу. Никогда тебе этого не прощу!»
Работу ему снова нашел Эдди.
Через год после возвращения отца из Парижа Эдди появился у нас на пороге, чем поверг моего родителя в полное изумление, поскольку отец никогда не дружил так долго и не мог предположить, что расстояние между континентами для дружбы не помеха. Эдди покинул Париж вслед за нами, но перед тем, как отправиться в Сидней, вернулся в Таиланд.
Одиннадцать лет спустя он опять устроил отца на работу, но я понятия не имел, не является ли этот новый ангажемент таким же мутным и опасным, как прежний. Откровенно говоря, мне было все равно. За мои одиннадцать лет отец впервые не находился в квартире. Внезапно я освободился от его давящего присутствия и, пережевывая кукурузные хлопья, мог не слушать его постоянные рассуждения о том, почему человек есть самое страшное, что могло произойти с человечеством.