Мне казалось, в Лайонеле должно быть что-то тайное и зловещее. Не верилось, что его не любят только из-за того, что он богат. Ведь большинство людей сами страстно хотят разбогатеть, иначе для чего они покупают лотерейные билеты, строят планы, как быстро приобрести богатство, и играют на скачках? Разве могут люди ненавидеть то, к чему всеми силами стремятся?
Кафе было тускло освещено и благодаря темным деревянным столам и длинным деревянным лавкам напоминало испанскую таверну или конюшню для людей. Внутри стояли папоротники в горшках и висели картины с изображением разодетых мужчин на лошадях и черно-белые снимки высоких, могучих деревьев, которые росли на том месте, где потом построили аптеку. Заведение пустовало с утра до вечера; я был единственным посетителем. Лайонел жаловался дочери, что вскоре придется закрыться и бросить бизнес, но при этом с любопытством поглядывал на меня, явно недоумевая, почему я один из всех не присоединился ко всеобщему бойкоту. Иногда и дочь бросала на меня взгляды.
Одиннадцатилетняя Кэролайн, высокая, худая девочка, не отходила от стойки — стояла, облокотившись о нее, с приоткрытым, словно от удивления, ртом. У нее были зеленые глаза и волосы цвета прелестного, золотистого яблока. Плоскогрудая, с мускулистыми руками и плечами. И я со стыдом думал: она могла бы меня побить, если бы нам случилось подраться. В одиннадцать лет Кэролайн могла похвастаться тем, что так ценилось на парижских подиумах, — надутыми губками. Тогда я этого еще не понимал, но надутые губки действуют так: они предполагают, что их владелица испытывает временное неудовольствие и жаждет удовлетворения. Мужчина думает: я был бы счастлив, если бы сумел удовлетворить эту крошку с надутыми губками. Надутые губки — последнее достижение эволюции. Человек палеолита о них не слышал.
Я сидел в самом темном углу кафе и смотрел, как Кэролайн приносит из подвала коробки с бутылками. Ни она, ни отец не думали со мной возиться и не баловали особым обхождением, хотя я был их единственным посетителем; я пил молочные коктейли, кока-колу, читал книги, думал о своем или, положив перед собой пустую тетрадь, пытался доискаться до смысла слов, пришедших ко мне во время пребывания в коме. Каждый день Кэролайн подавала мне напитки, но застенчивость не позволяла мне заговорить с ней. Когда она бросала: «Привет!», я отвечал «О'кей».
Однажды она села напротив меня с таким выражением, словно была готова расхохотаться, и заявила:
— Все считают твоего брата задавалой.
Я чуть не упал в обморок — настолько не привык с кем-то разговаривать.