Первое тело, которое я увидел, принадлежало Эдди. Он выглядел так, словно по нему больше тысячи раз пронесся чемпион по бегу на коньках. Лицо настолько изрезано, что я едва его узнал. Глаза сохранили удивленный взгляд, который бывает после инъекции ботокса или в случае внезапной смерти. Эдди смотрел на глиняные сосуды с духом своих родителей, откуда они, вероятно, смотрели на него. В его глазах легко угадывался упрек. До свидания, Эдди. Скатертью тебе дорога! Ты вконец осведомился, и это обрушилось на твою же голову. Не повезло!
Нечеловеческим усилием я заставил ноги перенести меня в следующую комнату. Дядя Терри стоял на коленях и со спины был похож на «фольксваген-жук», пытающийся втиснуться на парковке в самое узкое место. Пот капал со складок на его шее. Я услышал, что он плачет. Терри повернулся, затем принял прежнее положение и показал пухлой рукой на дверь в комнату отца.
Я вошел.
Отец тоже стоял на коленях и тихо раскачивался над изуродованным телом Кэролайн. Глаза — шире некуда, словно в них вставили спички в качестве распорок. Любовь всей его жизни лежала на спине, из дюжины ран сочилась кровь. Взгляд мертвых глаз был невыносим. Мне пришлось отвернуться. Было в этих глазах нечто тревожащее. Кэролайн смотрела так, будто сказала что-то обидное и хотела взять свои слова назад. Позже я узнал, что она умерла, защищая не кого-нибудь, а Эдди, и именно ее смерть изменила настроение толпы и разбила ее на несогласные группы: считающих, что убить женщину средних лет — это нормально, и других, кто думал, что так поступать нельзя. Раздор быстро потушил неистовство, и люди разошлись по домам.
Эдди и Кэролайн мы похоронили в саду. Снова начался дождь, и нам не оставалось ничего другого, как устроить им мокрое, грязное погребение. Для Эдди ничего лучше не требовалось. Но, глядя, как тело Кэролайн исчезает в грязи, мы испытали стыд и тоску. Отцу стало трудно дышать, словно что-то преградило путь воздуху, наверное, сердце.
Мы возвращались в Бангкок молча, испытывая тот вид горя, пережив которое, человек всю жизнь потом улыбается не так искренне, как раньше. Отец притих, но время от времени издавал едва различимые звуки, давая нам понять, что все оставшиеся минуты жизни он будет испытывать невыносимую муку. Я понимал, что он винит себя в смерти Кэролайн. И не только себя — Терри тоже, хотя бы потому, что он нанял Эдди, и не только Терри — судьбу, случай, Бога, искусство, науку, человечество, Млечный Путь. Ничто не подлежало оправданию.
Возвратившись в дом Терри, мы разошлись по своим комнатам удивляться, насколько быстро человеческое сердце способно захлопываться, и размышлять, осмелимся ли мы его когда-нибудь снова открыть. Но всего через пару дней, побуждаемый то ли смертью Кэролайн, то ли завываниями черного пса в имении его сердца, то ли скорбью, вытеснившей все разумные мысли, то ли тем, что хотя он всю жизнь размышлял о смерти, но так и не смирился с неизбежностью собственной, отец внезапно вынырнул из вызванного горем гипноза и объявил свой последний план. Как и предсказывал Эдди, этот его план оказался самым безумным. Всю жизнь, наблюдая, как отец принимал одно невероятное решение за другим и в каком-то смысле становился жертвой каждого, я больше всего удивлялся тому, что еще не потерял способности удивляться.