Я взглянулъ, и голова у меня закружилась. Я увидалъ мощный просторъ океана, воды его были такъ черны, что сразу вызвали въ моемъ воспоминаніи разсказъ Нубійскаго географа о Mare Tenebrarum. Панорамы болѣе скорбной и безутѣшной никогда не могла бы себѣ представить человѣческая фантазія. Справа и слѣва, насколько глазъ могъ видѣть, лежали, раскинувшись, точно оплоты міра, очертанья страшно-черной нависшей скалы, и мрачный видъ ея еще больше оттѣнялся буруномъ, который, высоко вскидываясь, съ бѣшенствомъ бился о нее своей сѣдою гривой, крича и завывая неумолчно. Какъ разъ противъ мыса, на вершинѣ котораго мы находились, на разстояніи пяти или шести миль въ морѣ, угрюмо виднѣлся небольшой открытый островъ; или, точнѣе говоря, его очертанія можно было различить сквозь смятеніе буруна, который окутывалъ его. Мили на двѣ ближе къ берегу возвышался другой островокъ, меньшихъ размѣровъ, чудовищно обрывистый и каменистый, и окруженный тамъ и сямъ грядою темныхъ скалъ.
Въ самомъ видѣ океана, на пространствѣ между болѣе отдаленнымъ островомъ и берегомъ, было что-то особенное. Дулъ вѣтеръ, по направленію къ берегу, настолько сильный, что бригъ, находившійся въ открытомъ морѣ, держался подъ трапселемъ съ двойнымъ рифомъ, и весь его корпусъ постоянно терялся изъ виду; и, однако же, здѣсь не было ничего похожаго на правильное волненіе, здѣсь было только сердитое всплескиваніе воды по всѣмъ направленіямъ, короткое, быстрое, и косвенное. Пѣны почти не было, она только бѣлѣлась около самыхъ скалъ.
"Дальній островъ", снова началъ старикъ, "называется у морвежцевъ Вуррголъ. Тотъ, что находится на серединѣ дороги, зовется Москё. На милю къ сѣверу лежитъ Амборенъ. Вонъ тамъ раскинулись Ислесенъ, Готхольмъ, Кейльдхельмъ, Суарвенъ, и Букхольмъ. Далѣе — между Москё и Вурргомъ — Оттерхольмъ, Флименъ, Сантфлесенъ, и Стокхольмъ. Таковы истинныя наименованія этихъ мѣстъ — но почему вообще ихъ нужно было именовать, этого не понять ни вамъ, ни мнѣ. Вы слышите что-нибудь? Вы видите какую-нибудь перемѣну въ водѣ?"
Мы были теперь минутъ около десяти на вершинѣ Хельсеггонъ, къ которой поднялись изъ нижней части Лофодена, такимъ образомъ, что мы ни разу не могли взглянуть на море, пока оно вдругъ не вспыхнуло передъ нами, когда мы взошли на высоту. Между тѣмъ какъ старикъ говорилъ, я услышалъ громкій и постепенно возроставшій гулъ, подобный реву огромнаго стада буйволовъ на Американскихъ преріяхъ; и въ то же самое мгновеніе я увидалъ подъ нами то, что моряки называютъ водяной сѣчкой; она быстро превращалась въ крутящійся потокъ, который убѣгалъ по направленію къ востоку. Пока я смотрѣлъ на него, этотъ потокъ пріобрѣталъ въ своемъ стремленьи чудовищную быстроту. Каждый моментъ прибавлялъ что-нибудь къ его скорости — къ его слѣпому бѣшенству. Въ теченіи пяти минуть все море до Вуррга, какъ нахлестанное, исполнилось непобѣдимой ярости; но главное волненье клокотало въ пространствѣ между берегомъ и Москё. Здѣсь обширная водная поверхность, испещренная и изрубцованная тысячью встрѣчныхъ потоковъ, внезапно охватывалась бѣшеными конвульсіями — кипѣла, свистѣла, вздымалась, какъ будто тяжело дыша — вставала круговымъ движеньемъ гигантскихъ и безчисленныхъ водоворотовъ, и, крутясь, упосилась и падала, все впередъ, на востокъ, съ той необуздашюй быстротой, съ которой воды убѣгаютъ, покидая горный скатъ.