Ойносъ. Да.
Агатосъ. И пока я это говорилъ, не мелькнула-ли въ твоемъ умѣ какая-нибудь мысль о физическомъ могуществѣ словъ? Не является ли каждое слово побужденьемъ, вліяющимъ на воздухъ?
Ойносъ. Но почему же ты плачешь, Агатосъ — и почему, о, почему твои крылья слабѣютъ, когда мы паримъ надъ этой прекрасной звѣздой — самой зеленой и самой страшной изо всѣхъ, встрѣченныхъ нами въ нашемъ полетѣ? Блестящіе цвѣты ея подобны волшебному сну — но свирѣпые ея вулканы подобны страстямъ мятежнаго сердца.
Агатосъ. Они то, что ты видишь! они то въ дѣйствительности! Эта безумная звѣзда — вотъ уже три столѣтія тому назадъ я, стиснувъ руки, и съ глазами полными слезъ, у ногъ моей возлюбленной — сказалъ ее — нѣсколькими страстными словами — далъ ей рожденіе. Ея блестящіе цвѣты воистину есть самый завѣтный изъ всѣхъ невоплотившихся сновъ, и бѣснующіеся ея вулканы воистину суть страсти самаго бурнаго и самаго оскорбленнаго изъ всѣхъ сердецъ.