Они миновали Банковский пешеходный мост с серыми крылатыми грифонами по обеим сторонам канала, и Лайонел ответил:
— Я думал, что ты самая забавная и трогательная девочка из всех виданных когда-либо мною. А ты о чем?
Катя выдала нервный смешок:
— А мне просто хотелось умереть.
Уголки его губ дрогнули, на золотистых ресницах заиграли разноцветные лучики.
— Ну что ж, твое желание исполнится.
Летний сад поражал белизной и тишиной. Аллеи пустовали, скамейки были в снегу, в ледяных верхушках деревьев блестело солнце.
На главной аллее Катя остановилась между скульптур мужчины с пучком стрел в ладони и женщины в венке из роз и факелом в правой руке. Казалось, их тела покрыты раскрошенным хрусталем.
— Аврора, богиня утренней зари, — со значением приподнял брови Лайонел. — Олицетворяет восход. — Затем указал на мужчину: — А это «Полдень», стрелы — лучи солнца, подсолнух у его ног — растение, которое всегда поворачивается вслед за солнцем. Впрочем, — Лайонел взял девушку за локоть и подвел к двум скульптурам напротив, — для тебя отныне более знаковыми являются вот эти фигуры.
Девушка оглядела старца со звездой на голове, а Лайонел прокомментировал:
— «Закат», с вечной звездой Веспер[12] над челом. У ног цветы дурмана, они особенно сильно пахнут по вечерам.
Катя устремила взгляд на женщину, укутанную в звездное покрывало, с маковым венком на голове, летучей мышью на поясе и совой у ног.
— Ну ясно, а это «Ночь». Ты мне каждые пять минут будешь напоминать, что моя жизнь кончена и впереди лишь вечный мрак?
— Символика ночи так или иначе сводится либо ко сну, либо к смерти, — пробурчал Лайонел. — Что тебе больше нравится?
— Ты, — бросила через плечо Катя и зашагала по аллее.
Молодой человек догнал ее, пошел рядом, поведав:
— Мы находимся в самом старом саду Петербурга. В тысяча семьсот четвертом году Петр Первый указал заложить регулярный сад на берегу Невы, на месте усадьбы шведского майора Конау…
Катя едва заметно улыбнулась. Турфирмы всего мира облились бы слезами, услышь они обладателя этого хорошо интонированного, выразительного голоса. Его хотелось слушать без остановки, от него было невозможно устать, как невозможно устать от шепота самой природы: шума моря, треска костра, звуков леса.
Было так необыкновенно хорошо бродить по белым дорожкам, вслушиваясь в глубокие, мелодичные интонации, касаться иногда ладонью ледяных шипов на кустарниках цвета бордо, ловить на себе взгляд голубых глаз и видеть в них отражение своей новой жизни.
Из-за высокой позолоченной ограды сада доносился монотонный гул города, а тут — в девственно-хрустальной чистоте, среди мраморных статуй, просторных лабиринтов и старых деревьев, поддерживающих стеклянный купол неба, царил зимний сон.