Она фыркнула:
– Какие у вас могут быть дела?
– А вот могут, – ответил я. – Хотя спешу не к герцогу. И даже не к герцогине.
Я соскочил, протянул ей руку, она нехотя приняла и спустилась на землю, наполовину побывав в моих объятиях и мельком прикоснувшись ко мне грудью – женская месть за недостаточное внимание, но я сделал вид, что не заметил, и тем самым испортил триумф.
В копыто впился острый сучок, я осторожно выдернул его, подержал ногу в ладонях, заживляя ранку, конь тихонько ржанул и посмотрел на меня благодарными глазами.
Бобик за это время задавил нечто среднее между крупным поросенком и олененком, принес и смотрел с надеждой.
– Спасибо, – похвалил я. – Намекаешь, что хорошо бы поджарить?
Ротильда сказала резко:
– Я не проголодалась!
– А вот мой щеночек, – сказал я ласково, – уже кушать хочет. Утю-тю-тю, моя лапочка!.. Так что перекусим и поедем. Заодно и ваша конячка переведет дух… Бобик, давай это самое сюда. Сейчас королева Мезины разделает эту вещь, а мы с тобой пожрем.
Ротильда надменно вздернула голову:
– Я?.. Буду кормить двух… двух…
Я сказал с соболезнованием:
– Недостает слов? Что значит благородное воспитание! Вечно вас ограничивают в выражении чувств.
Она отвернулась и, взяв копыто своего коня в обе ладони, рассматривала место ранки, а я за ее спиной бросил искру в кучу мелких сучьев, набросал сверху веток покрупнее, и, когда королева повернулась к нам, я уже быстро сдирал шкуру и разделывал, после чего насадил мясо на очищенные от коры прутья и приготовился ждать появления углей.
Она огляделась, но место в самом деле удачное, такие всегда выбирают путешественники: раскидистый дуб, что укроет кроной как от солнца, так и от грозы, крохотный ручеек из-под корней, достаточный простор, чтобы не бояться, что там шуршит за ближайшими деревьями, – они отступили на приличное расстояние.
– Запасы в мешке кончились? – спросила она язвительно. – Не рассчитали на долгую дорогу?
– Ничуть не кончились, – возразил я.
– Тогда зачем…
Я кивнул на Бобика, он лег у костра и неотрывно смотрит на поджаривающееся мясо жадными глазами.
– Ему.
Она охнула:
– Что? Вы совсем разбалуете собаку!
– А кого еще баловать? – возразил я. – Не женщин же… Это у нас в крови – баловать и потакать. Потому нам на голову садятся всякие… пусть уж лучше собачка, чем женщина. Собачка в самом деле любит – верно и преданно, тоскует по хозяину, а не пляшет в его отсутствие от счастья на столе. За что и мы их любим, а не только врем, что любим…
Я говорил ровно и успокаивающе, но странное чувство постоянно напоминает, что остановились мы все-таки в достаточно опасном месте. Пусть не слишком, я не чувствую леденящего холода, но все-таки иногда шерсть вздыбливается даже на руках, а кожа покрывается пупырышками…