Сколько длилось это безумие и сколько лежали они в темноте, обессиленные, опустошенные? Час? Пять? Десять? Для него было безразлично: вечность прошла или мгновение... Свершилось то, о чем он мечтал, или только пригрезилось ему?
Неожиданно она отодвинулась, завозилась в темноте, с трудом отодвигая панель тайника, и выскользнула наружу. Все еще пребывая в состоянии какого-то странного оцепенения мыслей и чувств, он двинулся за ней следом. Жмурясь от яркого света ламп, молча стоял и смотрел, как она одевается, безуспешно пытаясь приладить разодранные части одежды. Сауна была пуста. Стулья перевернуты, на столе и на полу остатки еды, лужи пролитого вина. И — тишина.
— Таня, — тихо сказал он, пытаясь взять ее за руку.
Она отпрянула с испугавшей его яростью.
— Уйди! — В прекрасных, влажных от обиды и ярости глазах ее плескалась ненависть. — Никогда больше не подходи ко мне! Ненавижу!
— Но...
— Как же я тебя ненавижу! Будь ты проклят, подонок! — Она бросилась к двери, растрепанная, полураздетая, долго возилась с замками, наконец, распахнула дверь и исчезла.
Он долго смотрел ей вслед, раздавленный, опустошенный... И вдруг улыбнулся:
— Целовала... Я помню! Это был не сон... Целовала...
18 июля. С.-Петербург
(тот же день, несколькими часами раньше)
Жена сидела на кухне, просматривая какие-то отчеты. Мельком взглянула на меня:
— Привет, — и вновь углубилась в бумаги.
Я молча положил перед ней кассету и сел напротив.
— Что это? — удивилась она.
— Видеокассета.
— Это я поняла. Зачем ты мне ее суешь, да еще с таким видом, словно там порнофильм с моим участием?
Я молчал. Наши взгляды встретились, и на ее скулах медленно проступили красные пятна. И все же надо отдать ей должное, держалась она превосходно.
— Знаешь, что самое поганое? — спросил я. — Парень этот, который тебя так тщательно обхаживает на этой пленке, — мой клиент. Он или его люди убили моих друзей, и я его возьму. Рано или поздно, но возьму. И когда мы с ним встретимся...
— Убьешь? — кисло усмехнулась она.
— Нет, — покачал я головой, — но почему-то мне кажется, что не смогу смотреть на него так... как если бы этого, — я кивнул на кассету, — не было... Я его возьму. Я буду весь из себя герой, и все такое... А он — бандюга и говно... Однако будет во всем этом какая-то червоточинка. Словно я виноват в чем-то... Я ведь не виноват в том, что у меня жена — блядь... А будет получаться, как будто виноват... Будь все это у вас по страсти — я бы понял, а так... Он тебя просто использовал, чтобы досадить мне. И знаешь, что еще... Я смотрел эту кассету... У вас все было как у кроликов. Без чувств, без эмоций, как физической работой занимались... А смысл?