— За границей, значит?
— За границей.
— Ну и как?
— Никак, — засмеялся Александр, — дома всего лучше.
Лоцман одобрительно посмотрел на Александра. В глазах у него вспыхнули ответные искорки затаенного смеха.
— В первую германскую я тоже повоевал, — сказал он, — и тоже был за границей, в Галиции. Так, веришь, нет, вода даже и та была невкусная. — Он надвинул фуражку совсем на глаза. — Вот, парень, на родине-то и воздух другой — легше дышится. Как зовут?
— Александром.
— Ну вот, а я Алексей. По отцу — Прокопьич. Так-то. Чего же мы стоим? Пошли, что ли, в шалашку. Там не так жарко.
Шалашка была сколочена из тонкого дранья и покрыта драньем же. В ней действительно было прохладно. Ветер гулял в щелях между неплотно сбитых драниц. В шалашке, по обе стороны ее, из конца в конец протянулись наскоро сбитые из тесаных плах нары. На них была набросана свежескошенная трава, местами прикрытая дерюжками или брезентом, а вдоль стен лежали свертки еще не разобранных постелей.
— К своим? — спросил Алексей Прокопьич, выдвигая из-под нар два сундучка: себе и Александру — и усаживаясь на один из них.
— К своим. А скоро поплывем?
— Скоро. Получит команда продукты, и тронемся.
— А у меня нет ничего, — сказал Александр, и ему вдруг стало неловко, что пришел он сюда буквально без всего: и без продуктов, и без постели.
— Ничего, — хладнокровно возразил Алексей Прокопьич, — прокормим. И поспать на чем найдется. Ночью всегда четверо на вахте стоят. Хочешь, ляг сейчас, вздремни.
Александру очень хотелось спать. Вчера перед самым закатом солнца он прилетел сюда на маленьком самолете лесной авиации, и пилот — здесь свой человек — сразу повел его на вечеринку, что справлял леспромхоз, закончив сплотку. Знакомых у Александра здесь не было никого, и настолько неожиданной и быстрой для него оказалась смена впечатлений, что он мало кого запомнил в лицо или по имени. Ночь пролетела, как час, а теперь сон возвращался и одолевал его с диковинной силой.
— Спасибо, полежу.
И, подсунув под голову чей-то сверток, он с наслаждением вытянулся на мягкой, влажной и прохладной траве. Тотчас зазвенело в ушах, и дрема стала ему сковывать руки и ноги.
— А ты чей будешь? — расслышал он еще сквозь горячей волной набегающий сон…
— Прутовых, — едва шевельнулись губы.
— Учительшин! Гляди, а я тебя и не узнал! Возмужал…
Больше Александр не слышал ничего. Вокруг него суетились шумливые волны морского прибоя, такие, как он наяву видел в Одессе…
Проснулся он от сильного шума, пробившего и разрушившего плотную пелену сновидений.
Плот вздрагивал, гремели цепи, перекликались тонкие девичьи голоса.