— Еще раз!
— Еще раз!
— Еще взяли!
— Еще раз!
Петр Федорович был уже не тот немного воловатый и забавный парень, которого Александр видел вчера на вечеринке. Он стоял крепкий, прямой, жесткий. В сапогах, аккуратно промазанных дегтем, в гимнастерке, застегнутой на все пуговицы и туго подпоясанной широким армейским ремнем, без фуражки, но гладко причесанный, с сухим и суровым выражением лица.
— Эй, на катере, — и голос его звучал отрывисто и резко, — кончай работу, отходи!
Катер тотчас описал широкий круг и устремился к корме. Алексей Прокопьич следил за цепями.
— Довольно, — поднял он руку.
И девчата обрадованно бросили железные крючья, которыми они только что волокли цепи.
Александр узнал юных сестер Надю и Груню, вчера на празднике все время не разлучавшихся друг с другом. И здесь они стояли рядом, направляя ломиками трос, бегущий вдоль плота. Узнал Ксению, высокую рябоватую девицу со злым блеском маленьких зеленых глаз и нахмуренными по-стариковски бровями. Она и вчера мешала общему веселью, ни с кем не сближаясь и подчеркнуто показывая, что она одна. Вчера она пела со всеми вместе песни, выходила плясать, но все это делалось так, чтобы окружающим было понятно — девица веселится только для себя. Так, как ей хочется.
У васильянова колеса он узнал еще трех девушек, имен их он вчера не запомнил. Тут же, вцепившись в спицу колеса обеими руками и изо всех сил таща его на себя, шла по кругу Ирина Даниловна, женщина средних лет, с тихим, задумчивым лицом.
Вчера она одета была в черное шелковое платье с короткими рукавами и повязана таким же черным платком с крылатым узлом на затылке. Александру запомнились ее полные, белые руки, но с узловатыми пальцами от трудной, тяжелой работы.
Теперь она шла откинув назад непокрытую голову — черные волосы упали ей на плечи, — шла по кругу с той же ласковой, задумчивой улыбкой. И так же были обнажены до локтя ее руки. Только теперь на ней была надета вылинявшая солдатская гимнастерка и мускулы рук напряглись так, что потеряли прежнюю женственность.
Вдруг галдеж на кичке смолк и наступила необычная тишина. Все замерли на своих местах в ожидании чего-то торжественного. И тогда Петр Федорович нагнулся к бабкам — двум очень толстым бревнам, вертикально возвышавшимся на полметра над головкой плота, — и стал быстро сбрасывать восьмеркой намотанный на них трос.
— Руку! — испуганно крикнул Алексей Прокопыгч.
Петр Федорович отпрыгнул в сторону, не успев сбросить с бабок последнюю восьмерку. Плот тронулся, и трос пополз, визжа, извиваясь между бабок. Алексей Прокопьич подскочил с ломом, но было поздно — трос впился в дерево, оно дымилось, скрипело, и через минуту бабки упали на плот, срезанные тросом, как пилой. Петр Федорович похлопал ладонью по еще дымящемуся срезу, пробормотал: