Наконец является сапер — невзрачный паренек, обстоятельный и флегматичный. По-моему, пацан копирует своего начальника.
— Долгонько ходим, — с неудовольствием замечает ему Николаич.
— Как говорил великий Старинов — саперы ходят медленно, но обгонять их не стоит! Вы ж собираетесь по минному полю шариться?
— Получается, что не исключено.
— Так идем. Инструктаж на месте.
— Эй! Мне напарник нужен, — не отрываясь от пулемета, заявляет первый номер.
— Доктор останется, — решает Николаич, и команда гуськом идет за сапером.
— Хреновата наша вата, — говорю пулеметчику.
— В точку. Раньше эта дрянь по льду не бегала. Если скопом пойдут — плохо будет.
Странный акцент у него. Знакомый, но не могу определиться.
— Обойму набей пока. Справишься?
— Нехитрое дело. А мины где установили?
— Прикрыли въезды на мосты.
— А откуда взяли?
— Баржа привезла.
— А ты что-то не слишком хорошо к своему напарнику относишься?
— Молодой, глупый. Ничему учиться не хочет. Говорить с ним не о чем.
— Ну, не всем пулеметчиками быть.
— Пулеметчиком лучше верблюда поставить. Этого балбеса без толку.
— Ну, невелико искусство! — подначиваю я собеседника.
— Э, шутишь? Эта вещь — Машина Тысячи Смертей, Хан поля боя.
— Однако морф ушел?
— Я в него попал. Ты — не попал бы.
Это вполне вероятно, пулеметчик из меня никакой. Да я из этих агрегатов и не стрелял никогда. Слыхал, что есть масса тонкостей и хитростей, и без артиллерии с такой вещугой не справиться.
Пухлые французские патроны встают в зацепы. Готова рамка. Пальцы с латунным запахом. Как в детстве…
— Куда класть?
— В короб. Аккуратно.
— Да уж знаю, бросать не буду.
— А напарничек бросает. Не понимает, что мятый патрон — беда. Акмак!
— Ты — казах?
— А что, не видно?
— По затылку и шапке? По акценту и слову «дурак» сужу.
— А! Работал у нас?
— Было дело. Как считаешь — у вас такое же творится?
— Нет. У нас такого не будет.
— Почему?
— Казахи — умный народ. Себя в обиду не даст. Возьми схему ориентиров. Ориентир шесть — шевеление. В бинокль посмотри.
Прибор прямо под рукой. Схема ориентиров, нарисованная корявенько, но старательно, и закатанная в пластик, под биноклем. Прикинув, что шестой — это дерево с уродливым, легко заметным суком, смотрю, что там. Точно, шевелится что-то. Но явно очень мелкое. Скорее всего… Ага! Кот или кошка. Вроде тот, одноглазый.
— Котяра это. А ты, я вижу, националист.
— Конечно. Националисты — это нормально.
— А нацисты?
— Нацисты — ненормально. Кретины.
Отрываюсь от бинокля, смотрю на затылок первого номера.
— И какая разница между ними?
Не оборачиваясь, снисходительно отвечает: