Повторилось то-же самое, что произошло въ аллеѣ при моей первой встрѣчѣ съ Агмахдомъ, когда голосъ его старался внушить мнѣ бодрость: и я съ усиліемъ поднялъ глаза и взглянулъ на него, думая найти на красивомъ лицѣ то поощреніе, которое мнѣ слышалось въ тонѣ голоса. Но его тамъ не было; на меня спокойно, невозмутимо смотрѣли его голубые глаза, какъ всегда безжалостные, неподвижные; и въ одно мгновеніе душа моя, пораженная ужасомъ, ясно прочла въ нихъ всю жестокость хищнаго звѣря. Онъ отвернулся отъ меня, отперъ дверь и прошелъ первый, держа ее открытой, чтобы пропустить и меня; и я послѣдовалъ за нимъ, да, хотя мнѣ показалось, что ноги подо мной подкашиваются, и я проваливаюсь въ пропасть.
Мы очутились въ комнатѣ съ низкимъ потолкомъ, которая освѣщалась широкимъ окномъ, продѣланнымъ высоко въ стѣнѣ; она была вся задрапирована дорогими тканями и увѣшана красивыми занавѣсями; вдоль стѣны стояло низкое ложе. При взглядѣ на него я вздрогнулъ: самъ не знаю, почему мнѣ тотчасъ-же пришло на умъ, что это — то самое, на которомъ я спалъ въ прошлую ночь. Я не могъ глазъ отвести отъ него; а между тѣмъ, комната была роскошно убрана, и въ ней было немало красивыхъ вещей, на которыя стоило-бы посмотрѣть. Но я съ замираніемъ сердца спрашивалъ себя, зачѣмъ перенесли это ложе изъ кельи, въ которой я провелъ предыдущую ночь; я смотрѣлъ на него и терялся въ догадкахъ… Вдругъ, я замѣтилъ, что кругомъ стояла глубокая, полная тишина, и меня охватило чувство одиночества; я быстро обернулся, сильно встревоженный. Да, его не было! Онъ ушелъ, страшный жрецъ Агмахдъ ушелъ, не прибавивши ни слова, и оставилъ меня одного. Что это значило? Я подошелъ къ двери и дернулъ ее; но оказалось, что она была не только закрытой, а даже запертой на замокъ: я былъ узникомъ.
За что?
Я обвелъ глазами толстыя каменныя стѣны, взглянулъ на высокое окно, вспомнилъ о близкомъ сосѣдствѣ святилища и бросился на ложе, закрывъ лицо руками…
Думаю, что пролежалъ такъ нѣсколько часовъ. Я не смѣлъ встать, не смѣлъ произвести ни малѣйшаго шума. Мнѣ не къ кому было апеллировать, кромѣ какъ къ безжалостнымъ голубымъ глазамъ жреца Агмахда; и я лежалъ на своемъ ложѣ, плотно зажмуривъ глаза, не смѣя разглядывать своей тюрьмы, молясь только объ одномъ, чтобы никогда не настала ночь. Пока была лишь ранняя пора дня, — въ этомъ я былъ увѣренъ, хотя и не зналъ, сколько времени провелъ въ саду съ Себуа — солнце стояло высоко на небѣ, и свѣтъ его лился въ мою келью черезъ широкое окно. На это я обратилъ вниманіе только тогда, когда, по прошествіи долгаго времени, я вдругъ обернулся и съ безпокойствомъ оглядѣлъ комнату: мнѣ почудилось, что въ ней кто-то есть. Но никого не было, развѣ кто-нибудь спрятался за занавѣси. Нѣтъ, я былъ одинъ. Я успокоился и взглянулъ вверхъ, на окно, которое яркій солнечный свѣтъ превратилъ въ нѣчто великолѣпное. И тутъ только я ясно сталъ сознавать, что есть еще въ мірѣ солнце, и что самъ я, несмотря на недавніе ужасы, пережитые мной, — небольше, какъ мальчикъ, и притомъ большой любитель солнечнаго сіянія.