Такъ прошелъ весь день. Никто не приходилъ. Я слѣдилъ за тѣмъ, какъ солнце мало-по-малу покидало мое окно, и какъ постепенно спускались вечернія тѣни. Я все былъ одинъ. Не помню, чтобы на меня напалъ страхъ, какъ не помню, чтобы наступившая, наконецъ, ночь снова принесла съ собой тоску и ужасъ. Я весь былъ проникнутъ чувствомъ глубокаго мира; можетъ быть, то былъ результатъ длинныхъ часовъ дня, проведенныхъ въ невозмутимомъ спокойствіи, а можетъ быть, я былъ обязанъ этимъ скрытому присутствію чуднаго цвѣтка, который все время стоялъ передъ моимъ умственнымъ взоромъ во всей своей нѣжной, пышной красѣ. Меня не преслѣдовали гнусныя видѣнія, которыхъ я не могъ ничѣмъ отогнать отъ себя въ предшествовавшую ночь.
Было совершенно темно, когда дверь, выходившая въ коридоръ, отворилась и вошелъ Агмахдъ въ сопровожденіи молодого жреца, несшаго различныя явства и чашу съ неизвѣстнымъ мнѣ сладкаго запаха напиткомъ. Я бы не сошелъ съ ложа, не будь я такъ голоденъ. До сихъ поръ мнѣ это не приходило на умъ, но тутъ я понялъ, что ослабѣлъ отъ продолжительнаго поста. Поэтому я быстро вскочилъ съ мѣста и, когда жрецъ, разложивши передъ мной ужинъ, протянулъ мнѣ чашу съ напиткомъ, опорожнилъ ее сразу; тутъ только мнѣ стало ясно, что я, дѣйствительно, отощалъ за день. Поставивши пустую чашу на столъ, я бросилъ вызывающій взглядъ на Агмахда, который не спускалъ съ меня глазъ, пока я пилъ, и произнесъ смѣло:
— Я съ ума сойду, если ты меня снова оставишь одного въ этой комнатѣ: я никогда въ жизни не оставался такъ долго въ одиночествѣ.
Сказалъ я это подъ вліяніемъ какого-то внезапнаго импульса. Пока тянулись въ уединеніи эти длинные часы, они не казались мнѣ такими страшными; теперь-же я вдругъ почувствовалъ весь вредъ такого полнаго одиночества, и высказалъ свое мнѣніе.
— Оставь все это и принеси ему книгу, лежащую на ложѣ въ моемъ переднемъ покоѣ, — проговорилъ Агмахдъ, обращаясь къ младшему жрецу, который тотчасъ-же вышелъ, чтобы исполнить данное ему порученіе. Высказываясь, я почти не разсчитывалъ остаться въ живыхъ; и тѣмъ веселѣе взялъ теперь съ блюда покрытый масломъ пирогъ и принялся за ѣду. Агмахдъ не прибавилъ ни слова. Пять лѣтъ спустя, я не смѣлъ-бы такъ глядѣть на златобородаго жреца, какъ не могъ-бы спокойно ѣсть, бросивши ему вызовъ. Но тогда полное невѣдѣніе молодости и равнодушіе ея дѣлали меня смѣлымъ. Кромѣ того, у меня не было критерія, который далъ бы мнѣ возможность составить себѣ представленіе о глубинѣ его ума и силѣ его всеобъемлющей и неумолимой жестокости. Да и откуда оно могло бы быть у меня? Я ничего не зналъ ни о родѣ этой жестокости, ни о цѣляхъ и намѣреніяхъ его самого. Но зато я очень ясно сознавалъ, что совсѣмъ не того искалъ, поступая въ храмъ, и ужъ совершенно по мальчишески мечталъ о побѣгѣ (хотя-бы и черезъ страшный коридоръ) въ случаѣ, если-бы и впредь мнѣ предстояло влачить такое горестное существованіе. Я и не подозрѣвалъ, думая такимъ образомъ, о томъ тщательномъ надзорѣ, подъ которымъ ужъ находился тогда.