Так вот, когда Саша позволит залезть на него и она доберется до его шеи, она ска-жет тихо-тихо… Ее же научат говорить и громко и тихо тоже… Она тихо скажет, так что-бы услышал только Саша, как она скучала по нему в городе, и как ей все время хотелось с ним поговорить. Она обязательно скажет ему это, как только научится разговаривать. Ей врачи говорили, что она возможно сможет говорить как все люди, что так бывает. Бывает, что человек молчит, молчит, а потом начинает говорить как ни в чем не бывало. Они еще много чего сказали, пока обследовали Сашу. Она почти ничего из этих разговоров не по-няла, поняла только что ее болезнь можно вылечить. Ну, в крайнем случае, можно нау-читься разговаривать как эти дети из интерната – жестами. Но это в крайнем случае. Если совсем уж не удастся вспомнить…Ведь когда-то же она разговаривала…
А мама после этого обследования стала называть ее почему-то «впечатлительная ты наша». И непонятно было – хорошо это или плохо – впечатлительная. И что вообще это значит – впечатлительная – Саша, собственно, тоже не очень хорошо понимала.
Проигнорировав оставленные мамой на спинке кровати чистые колготки, Саша на-тянула спортивные штаны, любимый, толстой вязки свитер, на веранде сунула ноги в ре-зиновые сапожки. Попрыгала возле вешалки, пытаясь сдернуть свою куртку, не вышло. За Венским тоже возвращаться не хотелось, и Саша решила, что пробежит до соседнего кры-лечка так, не замерзнет. Завернулась в мамин платок с головой и, не разнимая скрещен-ных на животе рук, спиной открыла дверь на улицу. Нечищеная всю зиму тропинка пре-вратилась под дождем в мокрую ледяную дорожку, бежать по ней было очень скользко. Саша несколько раз едва не упала, пока добралась до соседнего крыльца. Платок слетел с головы – чтобы удержать равновесие, Саше пришлось размахивать руками. Без стука, у них так принято было - не стучать – открыла дверь с затейливой цифрой два. Двойка на двери обозначала номер квартиры. Похожая на нее единица, украшенная сердечком вели-чиной с Сашину ладошку, красовалась на двери Косачевых. Саша вырезал эти номера давно, еще когда они с Олесей Косачевой - Сашиной мамой - учились в одном классе. С тех пор цифры из некрашеного дерева потемнели и потрескались. Саша все грозился сде-лать новые, но пока у него не дошли руки.
Мама смеялась: еще не одна вечность пройдет, пока он соберется это сделать.
Саша пыталась представить себе, что такое – эта вечность, и не могла. Наверное, вечность – это очень много. Ведь ее тогда даже еще не было на свете. И Саша еще не по-бывал на войне. И поэтому не пил еще водку в кабачке. И не был нервенным. А мама была худенькой школьницей. Как на фотографиях – Саша любила их разглядывать. И ходила в школу со смешным толстым портфелем. И еще у нее была коса. Длинная русая коса. На всех фотографиях эта коса лежала на мамином плече. И почти на всех фотографиях за этими плечами и этой косой маячили Сашины голова и плечи. И Сашина улыбка. Он улы-бался на всех фотографиях, и совсем не так, как теперь – криво, и как будто боясь разжать губы. На фотографиях он улыбался широко, немножко глуповато и очень счастливо.