В том,
что произошло
сегодня – не
было вины Лаклейна.
Хотя он, судя
по мрачному
выражению
лица, считал
иначе. Но, тем
не менее, вспоминая
сейчас о своем
поступке, Эмма
злилась на
него за то, что
он удерживал
ее рядом с собой.
О чем он, черт
его дери, только
думал? Узнав
о том, что ему
пришлось пережить,
Эмме стало
ясно – сегодняшний
инцидент был
неизбежен. В
конечном счете,
он сорвал бы
на ней всю свою
ярость. И подобное
могло повториться.
Но она
этого не допустит.
Потому что
может попросту
не пережить
следующей
вспышки гнева.
А если ей каким-то
чудом и удастся
выжить, то она
не хотела бы
перед всеми
оправдываться,
что синяки на
шеи и кровоподтеки
в глазу у нее
после столкновения
с чертовой
дверью.
Почему
он ее не отпускает?
Чтобы
выплескивать
на нее скопившуюся
боль.
Лаклейн
обращался с
ней, как с кровожадным
вампиром. Все
эти дни он выказывал
свое презрение,
словно она
была одной из
этих убийц. И
если он не изменит
свое отношение,
то, чтобы защитить
себя, она начнет
вести себя
подобно тем,
кого он так
ненавидит.
Сегодня
они с Лаклейном
должны достигнуть
Киневейна, и
уже завтра на
закате она
сбежит.
***
Эмма
сидела в наушниках,
упершись лбом
о стекло, хотя
в этот раз ничего
не напевала.
Он хотел
вытащить эти
штуковины у
нее из ушей и
поговорить
о случившемся,
извиниться.
Чувство стыда
буквально
грызло его
изнутри. Еще
никогда в жизни
Лаклейн не
чувствовал
себя таким
виноватым. Но
он знал, что
если сейчас
заберет наушники,
она попросту
сломается. С
их самой первой
встречи он то
и делал, что
пугал ее, причинял
боль. И сейчас
Лаклейн ощущал,
что Эмма была
на грани, с трудом
справляясь
с событиями
последних
четырех дней.
Освещающие
их дорогу фонари
делали синяки
на бледной
коже ее шее
еще заметнее,
заставляя
Лаклейна вздрагивать
при каждом
взгляде на
них.
Если
бы тогда он
вовремя не
пришел в себя,
то мог… убить
ее. И так как
причины собственного
поступка были
ему не ясны -
он не мог гарантировать,
что подобное
не повторится
или что она в
безопасности
от него...
Вдруг
какой-то писк
заставил его
насторожиться.
Нагнувшись
к приборной
доске, Эмма
кивнула на
датчик топлива,
который сейчас
светился красным
и, не сказав
ни слова, указала
ему на съезд
с шоссе. Она
все еще молчала,
и он прекрасно
знал, это потому,
что ей больно
говорить.
Сидя
за рулем этой
машины – кажущейся
ему теперь
слишком маленькой
– Лалкейн чувствовал
себя растерянным
и беспокойным.
Да, он перенес
муки ада, но,
черт бы всё
побрал, как он
мог едва не
задушить свою
пару - неважно
в каком состоянии
при этом был
- если все о чем
мечтал до этого
- найти ее?