Сделаем скачок во времени, в середину двадцатых. А вот теперь хочется возгласить, как на Страшном Суде ― вызовите свидетеля обвинения!. Как ― какого? Есенина, естественно. В чем? Как минимум ― в неблагодарности к учителю; как максимум ― в суетности, отрыве от вечного, да и в ressentiment’е... Только не отговаривайтесь, будто не знаете, что означает это слово... На что намекаю? Да все на старое ― убей ressentiment в себе.
Потому вы и не любите, когда его при вас поминают, а тем паче ― не всуе... А, попал, попал? То-то же!
... Какого свидетеля? Господина Либединского. Персонаж, кстати, Есенина весьма даже... ну, скажем так... уважающий. Зафиксировал в своих записях две реплики уже взрослого, а потому, заметьте, отвечающего за свои шаги, слова и прочие деяния, Сергея... Фамильярно? Милейший! Передо мною все равны, а выразить либо нет кому-то уважение особливым способом поименования ― мое дело. Значит, не заслужил. Да и характеризует его это значительно больше. Образ живого человека (тогда, естественно, живого), имидж...
Итак, реплика первая: «Александр Блок ― это мой учитель. Но я не могу принять его рефлексии, его хныканья, полубарского, полународнического». А вот вторая: «Блок ― интеллигент, это сказывается на самом его восприятии. Даже самая краска его образа как бы разведена мыслью, разложена рефлексией». И вот ― финальный пинок учителю: «Я же с первых своих стихотворений стал писать чистыми и яркими красками».
Кстати, а вы из Есенина, кроме коровно-пейзажного, что читали? «Мой путь читали»? Документ! Сенсация! Признание, подписанное обвиняемым до обвинения!
... Я ерничаю? Ничего, потерпите, любезный... пациент; ну, не люблю я плебея, выходящего на тропу войны, пусть даже он талантлив...
Далее. Тонкий момент исследования, если, конечно, у вас есть хотя бы малейшее чутье в сфере ретроспективного социального психоанализа... (Небо! слова-то какие говорю)... вы поймете ― нечто подтолкнуло Есенина в подростковом возрасте, социальная среда... Знаете, как в зарубежном триллере ― «у него были проблемы в детстве, yes?»... ну, конечно, не знаете... неважно...
И помню, дед мне
С грустью говорил:
«Пустое дело...
Ну, а если тянет -
Пиши про рожь,
Но больше про кобыл».
Слушайте, а вам не кажется ― в словосочетании «крестьянский поэт» кроется что-то наподобие раздвоения личности, шизофрении, что ли...
Дедовский наказ не был забыт Сережей, и светлый образ кобылы он понес... Извините, но, если не смеяться, я заплачу, а это, поверьте, зрелище... инфернальное; в общем, не для вас, с вашими-то нервами...