— Вот что будет, мистер Гарвей, если командир «Громового» решит дать самостоятельно бой немецким кораблям и нам не повезет в этом бою, — продолжал, глядя на него исподлобья, Бубекин. — А любого труса и паникера, если такой найдется на корабле, застрелю собственноручно на месте.
— Что ж, — сказал Гарвей. Его большая белая рука, сжавшая недокуренную сигарету, не дрожала. — Восхищаюсь фанатизмом русских моряков.
Фанатизм совсем не то слово, — возмущенно вмешался Калугин, — Когда русские приняли на себя удар германских армий, спасли от полного порабощения Европу, вы не называли нас фанатиками, мистер Гарвей!
Гарвей бросил на него хмурый взгляд и вновь устремил глаза на Бубекина.
— Что же касается меня, старший лейтенант, уверяю вас, меня не придется расстреливать на месте. Я догадывался, куда иду, когда подписывал договор на службу в России...
— Он шутит, мистер Гарвей, — неожиданно сказал Ларионов. — Вы еще плохо знаете нашего старпома. Наш старпом большой шутник.
Бубекин сидел насупившись, снова катал хлебный шарик.
— К тому же, Фаддей Фомич, — продолжал капитан-лейтенант, — насколько я слышал теоретическую часть разговора, мистер Гарвей по-своему прав. Как правило, два эсминца не могут самостоятельно дать бой тяжелому крейсеру.
— Прошу разрешенья выйти из-за стола, — сказал канадец, в точности копируя интонации русских офицеров.
— Пожалуйста, мистер Гарвей! — любезно привстал Ларионов.
Гарвей вышел, держась очень прямо и напряженно. Несколько времени командир молча ел суп.
— Ну, зачем связался с ним? — вяло произнес он. — Нехорошо получилось.
— За душу он меня взял, холодный гад, — сказал Бубекин, как бы извиняясь. — Вы всего, не слыхали, Владимир Михайлович. Он тут разговорился, что ставку делал на нас, будто в очко играл. Что на деньги с русских походов откроет какое-то предприятие в Нью-Йорке. Снегирева чуть не стошнило.
— Нехорошо, вроде хвастовства получилось, старпом, — сказал капитан-лейтенант Ларионов.
— Сам чувствую, что нехорошо, — покосившись на Калугина, пробормотал Бубекин.
— И разговоров таких не нужно допускать в кают-компании.
— Есть не допускать таких разговоров, — четко сказал Бубекин.
— Он вышел из-за стола, подошел к никелированному кругу барометра, постучал ногтем по стеклу.
— Как барометр, Фаддей Фомич?
— Падает, Владимир Михайлович.
— Второе, Гаврилов! — крикнул Ларионов, вытирая губы салфеткой.
— Разрешите выйти из-за стола, — приподнялся Калугин.
— Прошу! — сказал задумчиво смотревший на него капитан-лейтенант.
Кают-компанию покачивало сильнее. Стараясь ступать как можно более твердо и широко, Калугин прошел в каюту Снегирева и, сбросив валенки, забрался на отведенную ему верхнюю койку.