Тимур кивает, дескать, понял. Стреляет.
Ильяс уже откатился в прихожую.
Продолжает поливать струей ледяной углекислоты перед собой и, очень похоже, – собирается вон из квартиры. Но там второй раненый. Снайпер весьма выразительно говорит о перспективах Молчуна, но я прошу обдать меня струей – холодом припекает не хуже, чем огнем, и по-пластунски сигаю до сортира. Фонарик дохнет очень не вовремя, теряю секунды, выдергивая свой брелок, и вижу, что зря корячился – раненый в ванне помер. На всякий случай проверяю, как положено, вижу, что да, все.
Подхватываю с пола забытый автомат эвакуированного, напяливаю на скурчавившиеся от жара волосы мокрую кепку с остатками жижи, которая тут же течет за шиворот, потом выдергиваю из-под сидящего в ванной куртку – и он, словно разбуженный этим, начинает ворочаться. Закидываю всякие мелочи в распахнутую сумку, не теряя обратившегося из вида, кое-как прилаживаю на себя его полупустую разгрузку.
Ну со связанными руками-ногами ему встать непросто будет. Черт с ним, не мешает. Куртку на голову – и в жаровню. Я ощущаю себя почти курицей гриль, даже через ботинки печет, хотя Ильяс честно поливает и по мне шипящей белой струей, да и ползу я совсем понизу, где не так жарко все же.
– Умер!
– Хахахиий хе хуххаху!
– Все, все понял, долой отсюда!
С огромным облегчением закрываем дверь на площадку. Уфф!
– Теперь куда?
Молодой снова начинает стрелять. Волнуется, лепит по три патрона подряд.
Ильяс задумывается. Вблизи его физиономия выглядит жутковато – он успел осунуться за это время, глаза провалились, скулы вылезли, нос и губы разбиты и густо окровавлены, вспухли как у негра, рот страдальчески полуоткрыт. И я успеваю отметить, что двух передних нижних зубов у него и в помине нет, а верхние поломаны, и из одного красной короткой ниточкой висит голый нерв…
– Хаххооны хесь?
– Рожок. И к пистолету.
Удивленно смотрит.
– Разгрузка сгорела.
Качает головой. Ну если не вся укоризна мира, то добрая половина вместилась. Тычет пальцем в сторону, не то автобус имеет в виду, не то другой подъезд. Ладно, мое дело – раненого тащить. Ильяс тем временем бесцеремонно отщелкивает от моего автомата магазин, забирает его себе, потом выдергивает из обвисшей на спущенном, словно у дембеля, ремне кобуры тяжеленький пистолетный магазин. Мне сует свой пустой.
Тимур снова стреляет и уже не делает долгих перерывов. Света становится меньше, видно, «буханка» догорает.
Паршиво то, что настроение погибельное. Это самое гнусное. Моральная настроенность – великая вещь. Мы же выглядим как солдаты разгромленной армии.