Между тем на этом мрачном фоне хозяйственная жизнь страны в эпоху юности Лютера вдруг вышла на подъем. Немецкие ярмарки, коммерческие конторы и банки прославились на всю Европу, хватка и мастерство немецких негоциантов вошли в поговорку. Естественно, по универсальным законам экономики, такое развитие сопровождалось скоростным разложением старых, патриархальных способов хозяйствования. Отсюда — рост прямых противоречий, насилия на дорогах и в деревнях, воровство, продажность князей и судей, в общем, все, что принято называть упадком нравов. Отсюда же — страстное осуждение низами «служения мамоне», под которым они разумели прежде всего феодальную алчность. Богатевшие потихоньку горожане по понятным причинам не вполне принимали такое бескомпромиссное осуждение жажды наживы, однако были против необоснованного стяжательства дворян. Их лихоимство, повальное пьянство и произвол приводили добропорядочных буржуа в отчаяние. «Господа наши, — скажет Лютер в 1525-м,—во всяком зернышке и соломинке видят гульдены», а потому делаются «беспощадными, как ландскнехты, и хитрыми, как ростовщики».
Итак, нарождающийся немецкий «средний класс» бессознательно жаждал морального возвышения честного частного предпринимательства, уверенности в том, что оно не менее достойно, чем военная или чиновничья служба, что Бог благоволит к бережливым и добросовестным дельцам, а осуждает только лишенное нравственных ограничений стяжательство. Но что делать, если в рамках католического канона такие выводы невозможны? Ведь средневековое мировоззрение ставило на торговле и предпринимательстве несмываемую печать греха. Лютер выносил в себе этот конфликт и нашел средства его разрешения.
После «похищения» виттенбергского бунтаря курфюрстом на его родине ширилась поддержка новых идей, да и коллеги по университету хлопотали перед имперскими князьями. Ведь монах, отлученный от церкви и сам отвергший монашеские обеты (1525 год), не мог участвовать в публичных богословских спорах с католиками, а тут он был крайне нужен своим соратникам. На время отсутствия учителя эту обязанность взял на себя его сподвижник — теолог-гуманист и систематик лютеранства Филипп Меланхтон. И Меланхтон, и еще более «экстремистски» настроенный Андреас Карлштадт выступали за перемены. Да что выступали — проводили их в жизнь! Прихожане еще до возвращения Лютера стали причащаться не только хлебом, но и вином — в отличие от католиков, у которых к чаше прикладывался только священник. Начался исход монахов из монастырей, священнослужители вступали в браки. Отец реформы одно время даже взялся раздумывать — имеют ли они на это право? Получилось, вроде как имеют...