Сразу у входа стоял стол, слева от него — две железные кровати, застеленные одеялами; у стенки — небольшой платяной шкаф и холодильник, правее вдоль стен было расставлено несколько таких же кроватей, столы, холодильники. Чувствовалось, что здесь с момента штурма Берлина отдыхали генералы.
Генерал Раух положил портфель на стул, снял фуражку, плащ повесил на вешалку и сообщил офицерам условия капитуляции, утвержденные советским командованием.
— Порядок построения и отъезда объявлю в 22 часа 30 минут,— сказал генерал и сел за стол. Мне предложил сесть на стул.
В это время вошел обер-лейтенант, знакомый уже мне адъютант генерала, доложил ему что-то шепотом и предложил генералу поужинать. Тот кивнул в знак согласия.
Адъютант подошел к холодильнику и достал банку свиной тушенки, открыл ее и поставил на стол перед генералом, достал пачку галет, бутылку воды, флягу.
Генерал Раух начал есть. Вдруг он поднялся и, отпив из фляги, стал есть стоя.
Я сидел в стороне от всех. Наблюдая за поведением офицеров, заметил, что молодой обер-лейтенант, сидевший слева от меня на кровати, все время посматривает в мою сторону. Он достал из левого кармана кителя несколько фотографий, поглядел на них внимательно и, положив обратно в карман, встал. Затем прошелся по комнате, подошел к генералу, остановился за его спиной, достал карманный 6,35-мм пистолет «лама» и, прикрываясь генералом, направил пистолет в меня. Не осознав еще, что происходит, я вскочил и в этот момент ощутил удар по голове. Не сразу сообразил, что же произошло. Когда пришел в себя, то увидел, что генерал держит обер-лейтенанта за правую руку, в которой был пистолет.
— Господин обер-лейтенант, в немецкой армии существует закон — старший начальник принимает решение, а младший его выполняет. Вы находитесь пока в моем подчинении... Стрелять нужно было раньше, когда вам приказывали старшие,— с гневом произнес генерал и отпустил его руку.
Обер-лейтенант устало опустился на прежнее место. Я поднял фуражку, которая была сбита пулей. Мне здорово повезло, пуля попала в пуговицу и рикошетом отлетела в сторону. Генерал подошел ко мне и извинился за обер-лейтенанта.
Я ждал своих, но они не приходили, очевидно, выстрел был настолько слабым, что его никто не расслышал. Уйти из комнаты я не решался, так как это могло быть истолковано немцами как трусость. Не хотел давать им повода так думать, хотя нервы мои были напряжены до предела.
Обер-лейтенант уселся снова на свое прежнее место, достал фотографии и долго рассматривал их; потом спрятал в карман, достал пистолет и выстрелил себе в висок.