— Только под конец давит, — сообщил под общий смех прораб.
Когда умолкли, я спросил Володю, где они будут охотиться, когда зальет здесь все.
Избушка стояла в окружении гор на берегу Енисея, и трудно было представить, как вода поднимется на двести пятьдесят метров, и все эти скалы, казалось, с медведями и соболями, распадки, солонцы, ягодники исчезнут под водой, а там, где мы сидим, будет дно.
— А чего нищему бояться? — пошутил Володя. — Эта деревня сгорит, в другую пойдем...
Засмеялся только Юноша. И его кто-то привез за ягодой, только до этого он помалкивал.
Володе не понравился смех.
— Охотимся мы не здесь, — без желания объяснил он, только чтобы не оставить его в неведении.
— А где? — смущенно спросил Юноша.
— Там, дальше... Откуда ты вообще взялся?
— Ладно, — примирительно сказал Федор. — Путного леса мало, где затопит... Да и тот вырубить хотят, — сообщил он спокойно. — Только как, однако, делать это будут, не знаю, — Федор покачался на койке. — Тут места есть: скала, прям, стоит, — он махнул отвесно рукой, — на ней сосны... Хорошие! Но как их снимешь? Только если скалолаз туда влезет, вниз их махнет. Больше никак их не взять.
Юноша оказался храбрым, или его прекрасно защищала наивность. Все молчали, словно знали какой-то верный способ, только не желали о нем говорить. А он спросил:
— Так как же будет?
— А никак! — удивился Федор. — Зальют, поди, да и все.
Юноша, только что выходивший из избы, наверняка почувствовал себя как на дне колодца: над Федоровой избушкой звезды, их охраняют вершины гор, и в ночной низине, на самом дне — все мы, и полуголый освещенный Федор во главе...
Странно прозвучал голос:
— Ванька если только согласится...
Говорил прораб.
— Субботин, что ли? — усмехнулся Володя.
— Ну.
— Два раза с ним летал...
Все согласились, что другого такого тракториста в Союзе нет. Володя работал с ним, прежде чем податься в охотники. Только Субботин со своим бульдозером лез снимать лес на склоны, куда отказывались подниматься другие.
— Второй раз с ним падали, — вспоминал Володя, — два раза перевернулись. Я рядом сидел... Чувствую, только ноги зажало, вот здесь. Попробовал — ничего... Выполз кое-как. «Ваньк!» — зову. Слышу, не стонет даже. Ну, думаю, плохо дело... Выпилили мы его, прям из кабины вырезали... Его там так стиснуло — не шевельнуться... И ничего! Худой, черт, тощий, а как куда вот на такую гору, других лучше не зови — не полезет никто, один он... А иногда — прям ни с того ни с сего — плачет. Спрашиваешь: «Чего ты?» — молчит... Чудной мужик!