Много лет он работал в Приморье этнографом. Только в сорок третьем году судьба привела его в Абакан. Уже и второй сын погиб на фронте, уже умерла в Ленинграде в блокаду жена...
— Жить надо было, понимаете, — говорил он все так же тихо. — Не в смысле заработка даже. И не потому, что нечем было заняться... Надо было психологически отвлечься. Вот что значит
жить!
Альберт Николаевич резко отвернулся.
Нельзя было ни о чем спрашивать этого человека. Человека, который в пятьдесят два года остался один и нашел в себе силы начать жить заново. Но он сам не мог не говорить.
В конце прошлого века, рассказывал он, здесь проехали два финна-путешественника. А много лет спустя у них вышла книга.
— В ней был и рисунок камня-барана. Я решил отыскать его, но не нашел. Уже отчаялся, когда забрел в школу неподалеку от того места, где, по моим предположениям, находился «баран». Мы вывели с директором на поле тысячу пар глаз. Дети прошли раз, второй, третий... И тут кто-то закричал: «Вот он! Вот!» Это было мое первое изваяние...
И все-таки он настаивал: он не задумывался, зачем их собирает. Он их спасал. Но, услышав это, просто взорвался. Лицо его покраснело, старик развернулся к нам, как для драки:
— Да, может быть! — выдохнул он. — Я умру когда-нибудь после такого вот разговора... И какой смысл говорить вам об этом? Вам или кому-то еще!
Но гнев уже утихал в нем. Он с болью говорил, что курганы распахивали, бесценные камни валили бульдозерами...
Хотелось сказать ему что-то приятное. Мы сейчас много ездили по Хакасии, и я сказал, что видел: везде опахивают курганы, берегут... Старик поглядел на меня с сожалением...
— Вы видите те, которые есть. А я вижу те, которых уже нет... Могу показать их почти все.
И опять мы ехали молча, и еще ни одно молчание в этой поездке не было отдыхом.
Вдруг он встрепенулся:
— Я ведь пропущу поворот! Видите две вершинки? Это там.
Мы уже приближались к кургану, когда выяснилось, что подъехать к нему нельзя — курган окружало овсяное поле.
— Нельзя ехать, — без сожаления сказал Липский. — Идти придется; нельзя ехать по овсу.
И мы пошли. Шагов двадцать уже прошли.
— Стойте! — задыхаясь, остановился он. — Вот, — прерывисто дышал он, — в прошлом году приехал молодой археолог... Ходили мы с ним, так он угнаться за мной не мог, отставал. А сейчас стойте! Отдохнем...
Но мы все-таки дошли.
Изваяние стояло огромным. Уходило в голубое небо, и от плывущих облаков казалось, что оно немного покачивается, но не хрупко, а торжественно.