Это было просто смешно. Tea заговорила мягче.
– Оливер никогда не сделает ничего подобного. Милая, он замечательный человек.
Дженни, которой не так давно замечательным казался Бруно, ответила:
– Не сомневаюсь. До тех пор, пока он получает то, что хочет.
Воцарилась тишина. Наконец Tea сказала:
– Ну хорошо, что теперь? Ты собираешься выступить на бис?
Дженни пожала плечами.
– Ты хочешь знать, расскажу ли я все Гаю? Не знаю, мама. А ты уверена в том, что его отец не использует тебя? Вот что главное. Я серьезно, – продолжила она, заметив, что Tea улыбается. – Все это очень подозрительно. Ты мать Максин, а Максин присматривает за Джошем и Эллой. Откуда ты знаешь, что он не задумал какое‑то злодейство?
– Подумать только, – покачала головой мать. – А я‑то считала, что в нашей семье Максин – главный мастер создавать драмы. Дженни, послушай взрослого человека. Ничего злодейского в Оливере Кэссиди нет, и никаких тайных целей он не преследует. Он любит меня, а я люблю его. Мне жаль, если это не встретит одобрения нанимателя Максин, но насколько я знаю, моя личная жизнь вне сферы его компетенции. Если ты считаешь, что должна ему все рассказать, так и поступи, хотя лично я не вижу в этом смысла. Как я понимаю, об их примирении не может быть и речи, поэтому ты просто опять разворошишь осиное гнездо. Но, – закончила она, равнодушно махнув рукой, – это только мое мнение. Ты можешь поступать как считаешь нужным.
Дженни окончательно растерялась. В том, что говорила ее мать, был здравый смысл. С другой стороны, промолчать значило взять на себя ответственность за секрет. И еще это значило не говорить ничего Максин, потому что она‑то наверняка расскажет все Гаю. Если что‑то случится, поняла Дженни, она окажется крайней.
Но Оливер Кэссиди понравился ей, перед глазами у нее стояло выражение его лица, когда он писал ту записку.
– Откуда ты знаешь, что он тебя любит? – Она посмотрела матери в глаза.
– Я совершила достаточно ошибок за тридцать лет, – просто ответила Tea. – На этот раз все по‑настоящему. Поверь мне. Когда это случается, сразу все понимаешь…
А почему я не поняла? – подумала Дженни, вспомнив Алана и Бруно.
На следующий день Гай снимал модный показ в Котсуолде, но пошел проливной дождь и все закончилось раньше. Вернувшись домой в четыре тридцать, он обнаружил Дженни с телефоном на кухне, она придерживала трубку щекой, одной рукой разминала пастернак, а другой помешивала соус. Ее волосы выбились из‑под заколки, а фиолетовый свитер сполз с одного плеча. Щеки, и без того розовые от жара плиты, заалели еще ярче, когда она увидела его.