Взбираюсь по беспощадному булыжнику среди запертых ворот и белых стен. Изредка, как посмотришь вверх, охватывает сомненье в том, что этот путь завершится, а крутизна улочек сливается в затуманенном зрении в водопад голубых и огненных искр. Да есть ли тут вообще конец и выход?
Пока вдруг не полыхнет горизонт, весь прозрачен и светел, пред чьей красотой немеешь. И это самое лучшее. Не говорить ничего — ни вслух, ни про себя. Любое изумление надо оставить для менее значительной и менее необычной красоты.
Я стою и гляжу, и тягостно мне лишь от сознания, что должен буду уйти отсюда, спуститься. Но сейчас, когда вижу, какой неповторимый кругозор разверзается перед каждым окном любого из этих ветхих строений, я понемногу начинаю разбираться в фантастической азбуке этих вытянутых домиков и необычно выступающих террас. Тому, кто вскарабкался выше, кто лучше смог и сумел вознестись и оторваться от других, досталось больше красоты. И здоровья. Может быть, и уважения.
Здесь очевидны потребность и стремление любым способом, любой ценой завладеть своей долей воздуха и света и более распахнутым кругозором. Оттого-то эти дома — будто любопытные зеваки, что подчас, глазея на какое-нибудь празднество, налегают друг на друга, наступают на ноги, тянутся на цыпочки и соревнуются меж собой в высоте, насколько им позволяют прочность материала, характер почвы и законы притяжения и равновесия. (Иногда мне кажется — и вопреки этому.) А временами эти дома выглядят так, будто они столкнулись в бурном подъеме, расхватывая самые лучшие места с как можно более широким кругозором. На одном дивном месте стоят три дома: каждый отличается друг от друга и сделан из иного материала, но они так поразительно срослись, переплелись и вдались один в другой, что представляют собой до некоторой степени и архитектурное чудо и чудовище. Будто три разделившихся и рассорившихся брата строили их. А всему причиной — борьба за свое место и свой горизонт. Лишь сумерки помешали мне читать вновь и вновь бесконечные эти истории и заставили возвратиться.
Пешая тропа от Горицы до Охрида близ самого озера. Крепчает юго-западный ветер, и обычный день близится к концу.
Справа от меня ровное заболоченное пространство, на котором участки, возделанные под бахчи, чередуются с болотами, заросшими густой осокой. У одной бахчи, где желтеют из-под листьев спелые дыни, стоит под соломенным верхом шалаш на четырех колышках. Перед ним старик сторож, одинокий и удрученный, печет на углях два больших перцовых стручка. Рядом с ним хлеб и соль.