Нежно поцеловав княгиню, я упрекнула ее за малодушие, столь не свойственное ее мощному духу. «Будьте спокойны, — сказала я, — если через двадцать четыре часа я останусь живой. Если же через несколько станций не привезут назад моего трупа и небо сохранит меня для дальнейших испытаний, путешествие и перемена воздуха укрепят меня, и мы еще раз увидимся».
Так и сбылось. Я возвратилась из ссылки и снова увиделась с Долгоруковой, но по прошествии двух лет она сошла в могилу, и мне суждено было еще долго оплакивать потерю этого благородного существа.
В день моего отъезда, 26 декабря 1796 года, меня, полубольную, привела в церковь. Посоветовав друзьям и приказав прислуге не тревожить меня напрасным сожалением, я с трудом простилась и поспешила сесть в дорожную кибитку. Пускаясь в неизвестный путь, я совершенно не думала о своем будущем положении; меня не беспокоила даже последняя молва, что будто на полдороге меня нечаянно схватят и заключат в отдаленный и глухой монастырь.
Ничего подобного, однако, не случилось, и день за днем силы мои прибывали. Сомнения моих знакомых относительно моего путешествия в кибитке, к которой я не привыкла, также были неосновательны; движение и тряска не только укротили ревматические боли, но даже восстановили деятельность желудка и аппетит.
Первую ночь нашего путешествия мы провели в хижине одного мужика. Лаптев, заметив, что он разговаривает с неизвестным лицом, проходившим и подсматривавшим за нами, спросил его, кто это такой.
Хозяин наш, немножко под хмельком, отвечал, что не знает, за кого и принять его: один раз тот назвал себя спутником княгини, а «вот теперь с важным видом приказал мне заглянуть в ее комнату, там ли она взаправду находится».
Лаптев со свойственной ему запальчивостью обратился к шпиону и спросил его, какое ему дело до княгини и как он смеет посылать кого попало в ее комнату и беспокоить ее. Шпион довольно ясно выразился насчет своего ремесла; он следил за мной по приказанию не императора, а Архарова. Боясь, что я узнаю об этом обстоятельстве, он грозил Лаптеву опасными последствиями, если тот доведет до моего сведения это дело.
На другой день, прежде чем мы доехали до Твери, два раз нам угрожала неизбежная гибель: поднялась страшная буря, засыпавшая дорогу снегом, и мы вынуждены были семнадцать часов блуждать ощупью. Ни одного признака человеческого жилья не было видно, а когда наступила ночь, усталые лошади едва переступали. Нам оставалось или похоронить себя в снегу, или умереть от холода, или сделаться добычей хищных зверей. Испуганному воображению одна из этих крайностей казалась неизбежной. Слуги оробели; одни плакали, другие молились и каялись.