— Вывози, командир! — один из бандитов уже не стесняясь, заговорил по-русски
Майор советского угрозыска заложил вираж, переткнул передачу — и на обратном ходе руки резким движением выбросил в ладонь пистолет. Пистолет был особенным — он купил его на базаре нелегально за тысячу афгани. Сделанный где-то в Пакистане, в приграничной зоне, на безвестной оружейной фабрике моджахедов, маленький, но мощный, с магазином на пять макаровских патронов, как раз то, что нужно для скрытой работы. Предохранителя на пистолете не было никакого — совсем. Он носил его скрытно, сейчас он был привязан резинкой в рукаве и при резком, выверенном, отработанном сотню раз дома движении руки он выпал в ладонь. Майор в упор жахнул в колено сидящего на соседнем сидении бандита, даванул на тормоз — и резко развернувшись, направил пистолет на сидящих на заднем сидении бандитов.
— Руки в гору, с…а! Завалю падлы! — по блатному взвыл он
— Э… ты…
Он нажал на спуск, пуля пролетела между головами, ударила в заднее стекло, моментально пошедшее трещинами. Рядом — визжал, схватившись на колено и сыпал какими-то гортанными, непонятными словами надежно обезвреженный убийца.
— Только дернись, с…а, пуля в башку! Глаза закрыл! Глаза закрыл! Ша завалю!
С угла улицы, от наскоро бронированного УАЗа — бежали нафары с автоматами — сотрудники Царандоя, афганской службы безопасности. Подбежав к машине со всех сторон, они взяли ее на прицел автоматов…
— Дреш!
Афганистан, Баграм
Аэропорт, спецсектор
27 июня 1988 года
В Советском союзе — первоначально это было даже преимуществом, потом это стало одним из тяжелейших пороков — было как бы две жизни. Не одна, а две. Одна — правильная, цельная… как в кинофильме «Кубанские казаки» — с песнями, плясками, перевыполнением плана, светлой радостью труда. Вторая — с насильственной коллективизацией, председателями колхозов, академиев не кончавших с пролетарской ненавистью в глазах и четвертью самогона под столом, с дохнущим от голода скотом и бабами, впрягающимися в плуги как волы, с десятью годами за колосок… да чего там. Может быть, в тридцатых, сороковых, пятидесятых — это было и правильно, люди видели перед собой мечту, они смотрели этих Кубанских казаков, чтобы хоть на часок отвлечься от смертельно обрыдлого, промозглого и мерзкого существования. Но сейчас…
Предатели и убийцы, изменники Родины попали в руки к резиденту КГБ Телятникову, который тоже жил двумя жизнями — жизнью офицера госбезопасности, организатора разведсети и резидента и жизнью убийцы, саботажника и организатора наркотранзита, теперь еще задумавшего бежать на Запад. Окончательным сюром было то, что полковника Телятникова подставил его непосредственный начальник, вовремя уехавший «на лечение в санаторий» генерал Шпонькин. Он знал не все — но знал достаточно, по крайней мере, знал, как отправить то или иное сообщение, чтобы испугать до смерти Телятникова. Потому что и сам отправлял сообщения в Москву «с оказией», помимо официальных каналов. Ему не понравилось то, что председатель ПГУ КГБ оставил Телятникова наедине с собой, это был явный признак того, что Телятников будет претендовать на его, Шпонькина место. И он сфабриковал записку (Пирожков и в самом деле лечился в ведомственном санатории и в самом деле получал посылки из Афганистана). Правда, генерал не знал, что в посылках тех — не валюта и драгоценности (такое шло из Западной Европы, все об этом знали, резидентуры использовали как закупочные конторы), а героин. Не мог он представить и того, что Телятников начнет убивать, думал — просто задергается, на чем-то проколется, опорочит себя. Может даже и сбежит. Но если бы даже и знал — все равно бы послал письмо, все равно бы обезопасил свое кресло. Кресло — свято.