Тимоти фыркнул.
– В правительстве. Где же еще?
Впервые за эти дни Жерар почувствовал, как на его лице появляется искренняя улыбка.
Гарибальди договорился о перелете, затем откинулся назад и уставился в потолок.
Лиз убьет его.
Люди добрые, что за идиот он был, убеждая себя, что больше не станет проклинать Бестера. Конечно, он делал это, и каждый на его месте чувствовал бы то же самое.
Но он был на таком месте, которое позволяло ему – нет, обязывало его – предпринять что-либо.
Все же Лиз убьет его. Может, ему стоит прикрыться маленькой ложью, в случае если ничего не выгорит. Сказать ей, что случилась какая-то экстренная ситуация, потребовавшая его внимания немедленно.
Вероятно, Бестер уже сбежал как-нибудь. Он был слишком изворотлив, чтобы околачиваться поблизости после убийства. Даже идеальное убийство бывает с изъяном, правильно?
Но что-то более глубокое – то животное чутье в нем – не верило в это. Что-то произошло. Что-то изменило обычный образ действий Бестера. У ублюдка были какие-то причины оставаться в Париже дольше, чем разрешала хитрость. Он не знал их, но знал, что они есть, чуял своим все-более-зудящим нутром.
На сей раз Бестер не избежит схватки. На сей раз – или Бестер, или он.
И он знал, кого он ставит на карту.
Бестер возвращался из "Счастливой лошадки", обдумывая, что ему делать с завтрашней статьей. Он оказался в неудобном для себя положении, когда прочитанная книга ему понравилась. Не то что ему понравились отдельные фрагменты, но он по-настоящему остался доволен от начала до конца.
По его собственным критериям, подобное рецензировать не стоило. О, он мог придраться к проходившей сквозь призведение нити слегка наигранной наивности, однако в контексте это работало. Он мог указать, что сюжет наполовину списан с "Бури" Шекспира, однако ясно, что это, должно быть, обдуманный и очаровательный знак почтения, учитывая другие плагиаты с бессмертного поэта – забавнее всего "Запретная планета".
Так что же ему делать? Он был в "аду критика". У него не было иного выбора, кроме как солгать или не делать статью, так как до срока сдачи оставались считанные часы.
Он мог сказать правду и признаться, что ему понравилось, но кто захочет это услышать? Его читатели решили бы, что он продался, превратился в еще одну медоточивую шавку издательской индустрии.
Одна мысль отразилась усмешкой на его лице. Неужели вот это – худшая из его неприятностей? Похоже на то. Почти неделя прошла с тех пор, как он устранил Жюстина, и убийство не оказалось столь значительным, чтобы попасть в газеты. Он связывался со своим человеком в Метасенсорном отделении, они ничего не слышали. К счастью, этот контакт был из тех, в ком он мог быть уверен.