— Да, — ответил он нехотя, — это я слышал, что он не учится… — И стал переводить разговор на другое.
Но Катюша не унималась.
— А в этом году он опять собирается. Баранов с собой повезет. Для чего эти бараны, я что-то не пойму?
Грикор раздраженно отпихнул ногой снятые сапоги. Он не был посвящен в планы матери и Сероба, но понимал что к чему.
— Как поедут, так и вернутся, — пробурчал он. — Осрамятся только. На баране в институт не въедешь.
— Тогда я прямо удивляюсь тебе, Гришенька, — сказала Катюша. — Над нашей семьей люди в городе смеяться будут, и племянник с пути собьется, а тебе это вроде безразлично.
— Эх, Катя, — взмолился Грикор, — что с матерью сделаешь? Она только тем и живет, чтоб мальчик образование получил, человеком стал.
— Странное понятие, — пожала плечами Катюша. — Значит, ты, колхозный бригадир, не человек? Или та же Кнара? Пусть у нее язык без костей, а в работе все по ней равняются. И мой отец — обыкновенный плотник, а знаешь как его люди уважают! Если б Серега учился, я слова не сказала бы. А веселья ему в городе искать не приходится. Пусть в огородную бригаду идет. И дело хорошее, и отцу помощь нужна.
— Мать не согласится, — безнадежно вздохнул Грикор.
Таилась, таилась и показала себя новая невестка! В дом внесла смуту и будто не замечала ни гневного лица тети Забел, ни сумрачных глаз свекра.
Возвращаясь с огорода, дядя Авет пытался поговорить с Катюшей:
— Теперь, дочка, все учатся. Нам стыдно будет: люди скажут — сироту обидели. — Старик медленно подбирал слова, поглядывая на Катюшу.
Она шла рядом с ним, твердо ступая по земле ногами, обутыми в стоптанные тапочки. Лицо у нее обветрилось, маленький нос лупился, а голубые глаза смотрели спокойно.
— Его годы не ушли. В разум войдет и захочет учиться — кто ему помешает? А сейчас у него одни мечты — товарищи да гулянии. И не трудом хочет чего-нибудь добиться, а словчить. Это к добру не приведет. Я такие примеры знаю.
Дядя Авет вздыхал, будто не он был хозяином дома. Старику стоило только хлопнуть по столу ладонью, и все бы стало как он хотел. А он не делал этого.
Тетя Забел совсем забросила хозяйство. Кое-как сварив обед, она усаживалась на тахту и, раскачиваясь, причитала, будто пела:
— Кто тебе позавидовал, горькое мое дитя? Кто встал поперек твоей доли?
Катюше казалось, что любое недовольство между людьми можно исправить откровенным, чистосердечным разговором.
— Полно вам сердце надрывать, — сказала она свекрови. — Можно подумать — и в самом деле горе какое…
— Горе, — не глядя на нее, продолжала раскачиваться свекровь. — Разве одно у меня горе? Какое вспомнить? О каком сказать? Ребенок у отца смело требует: «Купи мне ботинки, купи рубашку, дай денег…» Отец — сладкое слово. Когда нет отца — у кого спросит? Кому скажет? Все желания в душе хоронит. Молчит. Терпит.