Фрина как иноземка могла просто покинуть Афины, вместо явки на суд, но это означало расстаться с Праксителем, оставить ухоженный дом и сад, а главное, ее ли обвинять в нечестии, когда она служит Афродите и ее сыну Эроту лучше и достойнее кого-либо?
Гиперид, оратор, давно добивавшийся ее благосклонности, взялся защищать ее на суде. Но Фрина прибежала к Праксителю, который в пылу работы обо всем забыл.
– Ах, что случилось, Фрина? – рассмеялся он.
– Забыл! Не помнишь, завтра суд?
– Конечно, помню. Тебя несчастной видеть не приходилось мне.
– Еще смеется! Да, мне обидно; я сердита; но плакать я не стану, если даже приговорят меня такую к смерти. По крайней мере, никому не будет до смеха и острот.
– Ну, это слишком. Не допустят боги.
– Изгнанье – лучше? Да, это же позор и стыд, – и с тем покинуть мне Афины? В таком неправом деле лучше смерть! – решительно заявила гетера.
– Прекрасно, Фрина! В тебе Афина, я вижу в яви, проступает ныне, – загляделся Пракситель на чудесную модель.
– Я жрица Афродиты и Афины? В том есть резон, ты прав. В характере моем нет слабости обычной, как у женщин, и деньги платят мне не за утехи, а за пленительную прелесть красоты богини, точь-в-точь, как за твои работы.
– Ох, Фрина, нас город развратил… Но что и стоит, кроме красоты, в которой обретаем мы бессмертье? Не я, не ты, а вся Эллада с нами.
– Бессмертие! А зачем позор изгнанья?
– А могут ведь назначить крупный штраф.
– Деньгами откуплюсь? Куда уж лучше. Ведь это же к веселью афинян! Как ни крути, не избежать стыда.
– Но оправдание тоже едва ль возможно, – Пракситель задумался. – Я знаю город слишком хорошо, свободный и благочестивый страшно.
– Здесь любят заступаться за богов, как будто боги сами беззащитны.
– Сам Фидий обвинен ведь был в нечестьи, творец Афины в золоте и бронзе, создатель фризов Парфенона. Боги! И я боюсь за новшества свои.
Фрина, рассмеявшись невольно:
– Что снял с меня одежды, чтобы увидеть нагую прелесть, красоту богини?
– И, зачарованный, я не решился прикрыть слегка божественную прелесть легчайшим пеплосом, как повелось, и Афродита вдруг нагой предстала, из моря выходящей в день рожденья, или придя на берег для купанья, – и в этом было чудо, как в явлении перед смертными богини красоты.
– И это чудо сотворили мы? Твоя заслуга – это безусловно; а в чем же я повинна? В красоте, что от богов, как все благое? Нет! Пусть афиняне посмеются всласть над Евфием. Ведь все хорошо знают, что я твоя возлюбленная, кроме служения тебе ж твоей моделью; ты знаменит, ты слава афинян; и ты не выступишь в мою защиту?