Поистине раскрепощенный мыслитель решается на первое же, что приходит ему на ум; несвободный же принимает решение на основе традиции. «Нравственность — не что иное (а значит, также и не более!) как покорность обычаю, каким бы он ни был; а обычаи — это традиционный способ действовать и оценивать» («Утренняя заря», § 9). Эта традиция и представляет собой то, что толкуется этиками в качестве «вечной воли» и «категорического императива». Однако всякая традиция есть результат соответствующих природе влечений и побуждений отдельных людей, целых племен, народов и т. д. Это в такой же точно степени результат действия естественных причин, как, например, климатические условия отдельных местностей. Свободный ум заявляет, что не связан этой традицией. У него собственные влечения и побуждения, и они не менее оправданы, чем другие. Он претворяет эти побуждения в действия, подобно тому, как облако изливает дождь на земную поверхность, тогда, когда для этого имеются причины. Свободный ум пребывает по другую сторону того, что обычай рассматривает в качестве благого и злого. Свое благое и злое он создает себе сам.
«Явившись к людям, я обнаружил, что они закоснели в старинной спеси: всем им мнилось, что уже издавна ведают они, что для человека благо, а что — зло.
И мнилось им, что все эти речи о добродетели — старая заезженная песня; а кому хотелось спать хорошо, тот перед тем, как отправиться на покой, рассуждал еще и о «добре» и «зле».
Я нарушил эту сонливость своей проповедью: что такое добро и зло, пока еще не ведает никто, — так что быть ему творцом!
— И тот, кто выкует людям цель и придаст смысл и будущее Земле: лишь им‑то и создастся, в принципе, идея того, что есть добро и зло» («Заратустра», ч. 3–я, «О старых и новых скрижалях»{28}).
Даже когда действия свободомыслящего вполне соответствуют традиции, он поступает так потому, что намерен сделать традиционные побуждения — своими, и поскольку в каких‑то случаях он не видит необходимости в том, чтобы изобретать что‑то новое на место традиционного.
22
Сильный отыскивает дело жизни в том, чтобы холить и лелеять свое творческое начало. Этот эгоцентризм отличает его от слабых, которые усматривают нравственность в самоотверженной преданности тому, что они именуют благом. В качестве высшей добродетели слабые проповедуют самоотверженность. Однако их самоотверженность является всего только следствием недостатка у них творческого потенциала. Обладай они творческим началом, они также пожелали бы его лелеять. Сильный любит войну, ибо нуждается в ней, чтобы настоять на своих творениях несмотря на сопротивление враждебных сил.