– Всё, не смеши меня больше, а то я забуду, с чего начал. Сейчас стражники малость придут в себя и потащат нас к вашему местному прокурору. А там, как мне помнится, обитается некий злой дядя по кличке Шехмет. Так вот, поверь мне, он себя судебным разбирательством утруждать не будет – повесит нас обоих за милую душу, и всё!
– Да, господин Шехмет – человек горячего нрава… Но вешать никого не станет, он нас обезглавит или четвертует. Говорят, ему нравится запах крови…
– А-а… вот тут-то мы, кажется, начинаем понимать друг друга. Подхожу к сути: если ты настоящий Ходжа Насреддин, то избавь нас обоих от столь дебильной смерти! На всякий случай намекаю – лично меня эти смешные узелки на запястьях не удержат.
– Ты – наглый, лукавый, коварный, хитроумный, бессовестный отпрыск великого змия-искусителя, обладающий в придачу ко всем перечисленным порокам упрямством лопоухого осла!
– Не трогай Рабиновича! Он мой напарник…
– Нет, это мой осёл! Мой, мой, мой…
– Должен ли я понимать это как твоё безоговорочное согласие?!
Ответить Насреддин не успел, так как именно в эту минуту стражники наконец-то определились с примерным планом действий. Один молодой напарник оставался охранять «место преступного сговора» (то есть маленький однокомнатный домик, набитый украденным добром). Старший бородач и второй юноша должны были отконвоировать «злодеев» в зиндан, где их, возможно, пожелает увидеть тот самый грозный начальник, чей суд скоротечен и страшно справедлив. «Страшно» – здесь ключевое слово, а «зиндан» – специальная яма с узкой горловиной, куда задержанных ослушников опускают на верёвке. Классических тюрем, как в цивилизованной Европе, в древнем Багдаде не практиковалось.
По счастью, более опытный стражник повёл их в зиндан окольной дорогой. Она, конечно, была более длинной, но зато на пустынных старых улочках исключалось столкновение с другими стражниками, которые могли бы присоединиться к конвою и, соответственно, потребовать свою часть награды (хотя, по правде говоря, у бородача уже лежали за пазухой два серебряных блюда, а под щитом через руку был переброшен изрядный кусок шёлка…). Позабытый ослик осторожно цокал копытцами сзади.
Как только любопытные слегка отстали, окончательно разнюнившийся Ходжа Насреддин ударился в скорбный плач:
– О, Аллах, прости меня, недостойного! Зачем я крал?! Зачем укрывал вора?! Это всё злобные происки шайтана, попутавшего, сбившего с истинного пути доверчивого мусульманина… О, позор на мою бедную голову! Зачем я перепродавал краденое?! Зачем копил эти бесчестные деньги, нажитые неправедным трудом? О мои бедные родители… они бы восстали из могил, если бы узнали, чем занимается их единственный сын, навеки опозоривший имя отца! Разве принесли счастье мне, ненасытному, эти три тысячи таньга?!