– А за что? – удивилась Зайка. Бабушка вздохнула:
– Говорю же – по-глупому. Ну, что тебе сказать? Ноябрь… семнадцатое… страшный был день! Немцы на Москву прут, уже в Крюково. Кто мог – из Москвы бегут, а на защиту всё ребят посылают. Ну, и Толик как раз попал. Вот проходит их часть прямо по переулку, где наш дом стоял, и останавливается точно против парадного. Ну, что тут скажешь? Бывает же так! Вот – пока передышка – Толик и отпросился у командира – к матери забежать. А тот вроде бы слышал и добро дал… а вроде и не слышал. Во всяком случае, потом от слов своих отказался. Ну и получилось – самовольно покинул строй. Дезертир, стало быть. Умный-то – умный, а практической сметки нет. Вернулся – тут же под арест угодил. Ну, и в штрафной. А в штрафном – там что ж? В первом же бою…
– Что ж это так, бабуль, – озабоченно нахмурилась Зайка, – кого ни помяни – с каждым чего-то не то не по-людски. Ну, а другие… с ними-то как?
– Да кто как, Зай. Только ведь смерть – она всегда нелепа, всегда ужасна. А когда ещё такие молодые, только подрасти сумели. Вот этот паренёк, Костя Потапов, под Ельней. А этот, Миша Смагин, смертью храбрых, медаль посмертно. А вон Алёша Тусунов… тот под Сталинградом, без вести пропал.
– И о нём ничего не известно?
– Там, под Сталинградом-то – это ж ад какой! – там только Богу что известно. Вот идёт взвод – и накрывает его снарядом. Что кому известно? А ведь потом, после войны, и такие речи велись: мол, раз без вести пропал – кто его знает? Может, он и не погиб вовсе? Может, к немцам побежал… в дружеские объятия.
– Фу! – сморщилась Зайка и отвернулась к окну.
Солнечная занавеска чуть колыхалась от приоткрытой форточки. Зайка отодвинула в сторону край узорного волана, обрамлявшего штору. В глаза радостно сверкнуло голубое ясное небо. И облака, конечно, там плыли. И птички летали. Воробьи. А, может, синички. Нет, галки.
Зайка некоторое время наблюдала их полёт, качание ветвей за окном, вдали проезжающие машины. Низведя взгляд с лазурных высей до бренной земли, в самом низу, перед подъездом, Зайка с лёгким недоумением обнаружила нелепую в своём безнадёжном унынии фигуру Панкратова.
– Надо же? – вовсе без злорадства и даже с долей уважения подумала Зайка. – Стоик!
Ну, понятно. Полагает, Зайка в художку пойдёт или хотя бы за хлебом. Но у Зайки сегодня свободный день, и хлеба дома хватает, так что Зайка целый день проведёт с бабушкой, а вечером придут папа с мамой, и все вместе будут пить чай. Нет, до чего ж дома хорошо! Особенно, когда мир, и нет войны.
Зайка опустила занавеску, обернулась к бабушке, вспомнила: