Брайан все еще знал каждый ресторан в Тоскане, но теперь производство его интересовало больше потребления, и он усердно учился жать масло из своих оливок, не давая им состариться даже на сутки.
— Не скучно? — спросил я, прикинув его жизнь на себя.
— Какое! — азартно ответил Брайан. — Разве с Берлускони соскучишься.
Прерафаэлиты
В детстве мне казалось, что Ренессанс придумал Сталин. В те времена Рафаэля печатали в «Огоньке», остальные художники ему подражали.
На самом деле все было иначе. Ренессанс не открыл наше время, а увенчал собой Средневековье, сложив его с античностью. Когда Рим уже и еще не был Римом, Флоренция считалась Афинами, что не мешало ей верить в Бога. Водораздел проходит по рубежу веков. В 15-м эта сказка родилась, в 16-м исчезла. Но фрески остались. Главное в них — цвет.
В старинных городах, как в трущобах из Диккенса, все бурое и нет зелени. Такова до сих пор Сиена, что не мешает ей быть прекрасной. Обожженная глина кирпичей и почерневший кармин черепицы складывается в такую гамму, что боишься проснуться. Оно и не удивительно. Эта палитра тосканской земли, которая издавна служила художникам красками: к югу — «сиена жженная», к востоку — «умбра натуральная». Но так рисовали города, людей писали яйцами. Для стариков и демонов темперу замешивали на темных яйцах деревенских кур, светлые яйца городских несушек шли на мадонн и ангелов.
По сюжетам ренессансная картина не отличалась от иконы, но выполняла другую функцию. Икона переносит нас в иной мир, картина позволяет в него заглянуть — как в окно. Там всегда красиво — что бы ни изображал мастер: казнь, смерть или вечные муки. Красота не цель, а побочный и неизбежный продукт искусства — конечно, не любого, а того, что мы так любим. Вдохновленный Платоном флорентийский художник, зная, что идеал недоступен, как солнце, писал его солнечными лучами.
Не будучи, разумеется, солнцем, лучи давали о нем представление, низводя небо на землю. Отсюда тут столько синего. Икона, не заботясь о правдоподобии, любила золото, XV век предпочитал ультрамарин, который стоил в десять раз дороже и украшал даже Богородицу. Но еще до того как улечься на стене, цвет играл на площадях и улицах, когда их увешивали бесценными шелками. Как наш кумач, они создавали праздник и отвлекали от нищеты. О чем до сих пор можно судить по голубым подштанникам на бельевой веревке, расцвечивающим безобидный сиенский дворик.
В том мире жажда к цвету была так неодолима, что одноцветные штаны казались скучными — по сравнению с двухцветными и еще в полоску. За пределами цирка сегодня такой наряд кажется пестрым, но, как показал Версаче, только потому, что нам, всем цветам радуги предпочитающим черный, не хватает решительности и самовлюбленности. Люди на фресках нравились себе и другим и, похоже, наслаждались жизнью. Собственно, поэтому все приезжают в Италию.