Элизабет Тейлор была королевой гламура, и скандал стал ее амплуа.
Прежний — самодовольный и самодостаточный — Голливуд занимал в сознании современников то же место, что Камелот — в воображении наших предков. Попав в это заколдованное царство, все теряло вес, здравый смысл и правдоподобие. Как на экране, жизнь казалась двумерной, а звезды — мерцающими. Собственно, актеров потому и называли «звездами», что они светили всем, но были недоступными. Они жили пунктиром — от фильма к фильму, от свадьбы к разводу. И благодарный мир следил за этими вспышками света (конечно — высшего) из безопасного зрительского зала, зная, что границу между вымыслом и реальностью надежно охраняет гламур.
Больше, чем сплетня, и меньше, чем слава, гламур выхолащивал жизнь, делая ее завидной и невозможной. В происходящее на экране верили лишь те, кто творил иллюзию. В первую очередь — Элизабет Тейлор.
Начав карьеру в девять лет, она, к счастью, никогда не училась актерскому мастерству. Первая роль, которая принесла ей славу, требовала слез: у девочки умирает любимая лошадь. Лиз (так ее звали до старости, чего она не переносила) с трех лет ездила верхом, но еще никогда не плакала перед камерой. Обеспокоенные предстоящим наставники советовали ей представить, что отец (богатый галерейщик) умер, обнищавшая мать (театральная актриса) пошла в прачки, а домашнюю собачку переехал автомобиль. В ответ юная актриса захохотала. Сгущенный, как у Петрушевской, поток несчастий показался ей абсурдным. Когда пришла пора плакать, слезы сами полились просто потому, что выдуманную сценаристом лошадь Лиз было жалко не меньше, чем настоящую.
С тех пор и пошло. Упразднив различия между искусством и бытом, она всегда жила, как на экране. Менялись жанры — от комедии до мыльной оперы, но не менялась актриса. Она играла в жизни то же, что на экране, ибо верила своим ролям, особенно — романтическим.
«Больше всего, — признавалась побывавшая в восьми браках Тейлор, — я ценю супружество». И это правда, потому что она честно выходила замуж за всех своих любовников.
Смешав личную жизнь с экранной в той пропорции, которую прописывают звезде, она стала козырной картой. В голливудской колоде Мэрилин Монро была червовой. Светлая мечта простого зрителя, которому она часто снилась, Монро казалась феей секса. Если снежной королеве Грейс Келли подходила непорочная бубновая масть, то Одри Хепберн напоминала трефовый валет: вечный подросток экрана. Элизабет Тейлор — конечно же, пиковая дама. В ней чувствовалось нечто зловещее. Заметнее всего — в «Укрощении строптивой». Следуя изгибам назидательного сюжета, она проходит путь от фурии к ангелу. В первую нельзя не поверить, во второго поверить нельзя.