Авторские колонки в Новой газете- сентябрь 2010- май 2013 (Генис) - страница 5

Подражая этому образцу, каждый писатель хотел бы закончить там, где начал, но так, чтобы все преобразилось в фаворском свете его художественного вымысла. Окончательный — а не промежуточный — финал прекращает любые изменения: лучше не будет, хуже не будет, иначе не будет, а будет всегда.

Так Булгаков заканчивает свою любимую книгу тем, что возвращает героев туда, откуда взял: вместо жизни — что той, что этой — в литературу:

Впереди твой вечный дом, который тебе дали в награду. Я уже вижу венецианское окно и вьющийся виноград, он подымается к самой крыше. Вот твой дом, вот твой вечный дом. Я знаю, что вечером к тебе придут те, кого ты любишь, кем ты интересуешься и кто тебя не встревожит. Они будут тебе играть, они будут петь тебе, ты увидишь, какой свет в комнате, когда горят свечи...

Этот дом — том на книжной полке. А тем, кто остался по другую сторону переплета, автор предоставляет альтернативный, ироничный конец — эпилог, из которого следует, что явление Воланда в Москву прошло для нее бесследно и ровным счетом ничего не изменило. С книгами это бывает, с людьми и даже дьяволом — тоже.

— Чтобы закончить начатое, — говорят буддисты, — не хватит жизни, поэтому, когда придет время, брось и иди.

Конечно, это не просто и буддистам. На смертном одре настоятель монастыря протянул любимую книгу ученику, но тот собрался бросить ее в огонь.

— Как ты можешь, — вскрикнул умирающий монах, — это — драгоценная книга!

— Ну что ж, — хладнокровно ответил ученик, — возьми ее с собой.

Александр ГЕНИС,

Нью-Йорк, 2009—2013

Source URL: http://www.novayagazeta.ru/arts/58162.html

* * *

Крестины 

Вечера на хуторе близ Диканьки — Мертвые души

Отцы и дети — Новь

Обломов — Обыкновенная история

Братья Карамазовы — Бесы

Война и мир — Воскресение

Вишневый сад — Чайка

Белая гвардия — Мастер и Маргарита

Золотой теленок — 12 стульев

Прогулки с Пушкиным — В тени Гоголя

1.

Выписав десять пар первых пришедших в голову названий, я навскидку, не задумываясь, разделил их на две колонки. В первую попали те, что бесспорно нравятся. Во вторую — те, что подспудно раздражают, если, конечно, оценивать их без вполне заслуженного благоговения. Интересно — почему, но любовь с первого взгляда объяснить куда труднее, чем неприязнь — даже со второго. Умберто Эко, взявшийся рассказать читателям, что значит «Имя розы», признался, что ничего.

— Так и должно быть, — сказал он, — ибо хороший роман не выдает свои секреты и называется именем героя, ничего заранее не говорящего читателю.