Впитавшая антикварный дух своего времени, «Алиса» насыщена историей, как вся викторианская эпоха, высокомерно назвавшая себя суммой прошлого. Не зря уже в третьей главе вымокшие герои читают друг другу сухую историю:
Эдвин, граф Мерсии, и Моркар, граф Нортумбрии, поддержали Вильгельма Завоевателя, и даже Стиганд, архиепископ Кентерберийский, нашел это благоразумным...
«Винни-Пух» — антитеза «Алисы». Спрямленный и ладный, ничего не торчит, все идет в дело и кажется молодым и новым. Это — арт-деко детской словесности. Понятно — почему. «Винни-Пух» — сказка потерянного поколения. Преданное прошлым, оно начинает там, где еще ничего не было. Мир Винни-Пуха — Эдем, а Кристофер Робин живет в нем Адамом. Он называет зверей, радуется их явлению и не нуждается в Еве, ибо теология Милна не знает греха и соблазна, а значит, не нуждается в оправдании зла — его здесь просто нет.
«Алиса» — по сравнению с «Винни-Пухом» — сплошное memento mori. Здесь съедают доверчивых устриц, пришедших послушать про «королей и капусту», здесь макают несчастного соню в чайник, здесь всем обещают отрубить голову. Да и сама Алиса еще та змея, как сказала ей встречная птичка:
— Самая настоящая змея — вот ты кто! Ты мне еще скажешь, что ни разу не пробовала яиц.
— Нет, почему же, пробовала, — отвечала Алиса. — Девочки, знаете, тоже едят яйца.
— Не может быть, — сказала Горлица. — Но если это так, тогда они тоже змеи!
Зато в «Винни-Пухе» зла нет вовсе. Его заменяет недоразумение, то есть неопознанное добро, добро в маске зла, принявшего его личину, чтобы оттенить благо и пропеть ему осанну. Вот так у Честертона, который и сам-то напоминал Винни-Пуха, террористы-анархисты оказываются переодетыми полицейскими, рыцарями добра и поэтами порядка. Мы это не сразу заметили, потому что все видим со спины.
Тайна мира в том, что мы видим его только с обратной стороны. Все на свете прячет от нас свое лицо. Вот если бы мы смогли зайти спереди…
По-моему, это — очень английская идея. Тут придумали считать злодеев эксцентриками. Вспомним, что лучшие герои Шекспира — переодетые, вроде принца Гарри, которому никакие грехи молодости не мешают оказаться Генрихом Пятым и одержать великую победу под Агинкуром. Но еще лучше этот прием представляет преданный королем Фальстаф. Демонстрируя изнанку пороков, он обращает их в добродетели.
— Самые яркие персонажи в литературе, — говорил Довлатов, вспоминая Карамазовых, — неудавшиеся отрицательные герои.
Но если диалектика добра и зла у нас стала великой литературой, то в Англии — детской.