Таким же легким тоном она сказала после паузы:
— Конечно. Ладно. Почему бы и нет? — и приятно улыбнулась.
Пока все в порядке, но я вспотел от напряжения. Никогда мне не было так трудно играть роль плейбоя, и никогда она не казалась мне такой неприятной. Чтобы продолжить разговор в том же духе, мне пришлось сделать невероятное усилие, но я все же сказал что-то вроде:
— Может быть, мы вместе примем душ, прежде чем оденемся?
— Спрашиваешь! — сказала она, но словечко прозвучало фальшиво.
Мы стояли, глядя друг на друга. На ней все еще была моя рубашка. В какой-то момент я успел натянуть свои шорты, но теперь, ухватившись за образ плейбоя, я беззаботно скинул их и направился в ванную комнату.
Она не пошевелилась. Я шел прямо на нее, но она продолжала загораживать мне проход в ванную и только тогда я понял, что она обескуражена так же, как и я — и так же не может отказаться от своей роли, которую она вовсе уже не желала играть.
Я отбросил всякое притворство. Это не было сознательным решением, а просто непреодолимой потребностью быть самим собой.
Мы не дошли до душа. Не дошли мы и до бара. Мы даже до постели не дошли. Я сделал шаг вперед как раз в тот момент, когда она протянула руки, и я схватил ее в объятия и прижал к стене.
При свете начинающегося дня мы заговорили.
— У тебя есть любовница в Нью-Йорке?
— Нет, я здесь совсем другой.
— И я тоже. Я не могу жить так, как хочу жить на самом деле.
— А кто может? Свобода — это великая иллюзия. Мы делаем то, что должны делать и выхода из этого нет.
— А что ты должен делать, Скотт?
— Все очень просто. У меня есть непреодолимое желание искупить неудачи моего отца и добиться вершин моей профессии.
Последовала пауза. Затем она сказала:
— Это действительно так просто?
— Почему ты так говоришь?
— Потому что жизнь редко бывает простой. Что ты думаешь о моем отце?
— Вики, не стоит вслед за Себастьяном думать, что я одержим идеей отмщения. Все гораздо сложнее.
— Тогда объясни мне!
Я молчал. Но затем я сказал:
— Мне бы хотелось тебе объяснить. И я думаю, что смог бы это сделать, если бы знал, что ты поймешь. Может быть, когда-нибудь...
Позже, когда солнце ворвалось в иллюминатор, а море стало прозрачно-синее, она сказала:
— У тебя действительно не хватает времени и энергии, чтобы вести личную жизнь в Нью-Йорке?
— Разве это так трудно понять?
— Нет, даже слишком просто. У меня то же самое. Семейная жизнь, которую я вынуждена вести, не оставляет мне ни времени, ни энергии на мою собственную жизнь. Но меня не поддерживает честолюбие, так, как тебя. Меня поддерживает чувство моей вины.