— Здорово, — сказал Корнелиус. — Спасибо. Ты можешь поехать в Европу и привести в порядок то, что там осталось после Себастьяна.
— Конечно. Когда ты хочешь, чтобы я поехал?
— Как только ты сможешь.
— Хорошо. А когда я вернусь назад...
— Ты не вернешься назад.
Я почувствовал, как будто меня ударили под ложечку.
— Ты имеешь в виду...
— Я имею в виду, что это не короткие двухнедельные каникулы в Лондоне. Скажем, пусть это будет назначением на четыре года — скажем, до первого января шестьдесят восьмого года. Этот год будет решающим, потому что мне тогда исполнится шестьдесят лет, и я хочу обеспечить себе будущее с помощью далеко идущих решений. Ты поедешь в Лондон, и если ты заинтересован в своем будущем, используй эти четыре года на то, чтобы доказать мне, что оно у тебя есть. Вот все, что я хотел тебе сказать.
Я колебался. Что бы сейчас сделал Скотт? Я не знал, и это не имело значения. Я понял, что мне надо было делать. Выбора не было. Я медленно приближался к деревянному ящику, и чем ближе я к нему подходил, тем яснее я видел, что это гроб.
— Корнелиус, — сказал я.
Он посмотрел на меня все теми же пустыми серыми глазами.
— Я очень хочу уехать в Лондон, — сказал я. — Я хотел бы там остаться на годы и работать как можно лучше. Но я полагаю, что в договоре о партнерстве нужна письменная гарантия того, что я буду отозван сюда, в банк на Уиллоу- и Уолл-стрит к 1 января тысяча девятьсот шестьдесят восьмого года. Я не желаю, чтобы меня вынудили уйти с моего поста, как ты это сделал с моим отцом.
Приятное тонкое лицо Корнелиуса казалось теперь почти прозрачным. Он ничего не сказал.
— Я предпочел бы уйти, — сказал я, — чем уехать в Европу без гарантии того, что буду отозван обратно.
Снова молчание. В дальнем конце комнаты цифровые часы мерцали красными огоньками. Краем глаза я мог видеть быстрое мелькание красных цифр.
— Я не хочу настаивать на других гарантиях моего будущего, — сказал я, — потому что я чувствую, что смогу убедить тебя, что я остаюсь лучшим из твоих партнеров, но именно эту гарантию ты должен мне дать. Я обязан предостеречь себя от возможной твоей враждебности. Я не хочу, чтобы в мое отсутствие в приступе подозрительности ты уволил меня, или в припадке паранойи ты сможешь себя убедить держать меня в Европе после начала шестьдесят восьмого года. Может быть, я поступаю неразумно? Я так не думаю. Если бы ты был на моем месте, не захотел бы ты подобных гарантий?
— Если бы я был на твоем месте, — сказал Корнелиус, — единственное, чего я бы не сделал, это не уволился. Самая пустая угроза, которую я когда-либо слышал.