Мне хотелось сказать ей, что у меня есть настроение для одной и только одной вещи, но всего лишь произнес:
— Мне не нравятся пьесы Кевина Дейли.
— Разве? — спросила она удивленно.
Наступило неловкое молчание. Я понял, что опять сделал неверный шаг, и был снова недоволен собой. С большим усилием я попытался еще раз угодить ей.
— Но, может быть, мне понравится эта последняя пьеса, — сказал я быстро. — Это комедия, да? Великолепно! Мне хочется посмотреть что-то такое, что не требует интеллектуальных усилий. Я заеду к тебе как можно быстрее, скажем, через двадцать минут. Мы же не хотим пропустить большую часть первого действия?
Когда я приехал через полчаса, она ожидала меня в вестибюле своего дома. На ней было белое норковое пальто, слишком короткое голубое платье, туфли на высоком тонком каблуке, целый набор бриллиантов, весьма небрежно подобранный.
— Я уж думала, ты не приедешь! — сказала она беспечно. Она так крепко сжала свою сумочку, что кожа вокруг ярко накрашенных ногтей стала белой, как полотно. — Я просто чуть не сошла с ума.
— Я сожалею. Я с трудом поймал такси. — Я поцеловал ее и, зная, что должен сделать комплимент ее внешнему виду, взглянув снова на мех и бриллианты, которые я ненавидел.
— Ты выглядишь сегодня как звезда Голливуда! — сказал я, улыбаясь.
Она сразу напряглась от беспокойства.
— Что-нибудь не так в моей одежде?
— Ну, шикарная линия шеи, — сказал я, все еще улыбаясь ей, а что еще нужно?
Она неожиданно покраснела и соединила полы своего норкового пальто, чтобы спрятать грудь. — Пойдем.
— Ой, я сожалею... я не думал...
— Нет, все хорошо! — Она улыбнулась в отчаянной попытке рассеять неловкость, возникшую между нами, и пока я безуспешно подыскивал слова, которые помогли бы нам расслабиться, я думал, как было странно, что мы должны были заставить себя приспособиться к программе вечера, так сильно не соответствующей интимности, которой мы так ждали. Однако я решил не вызывать в ней отчуждения, отказываясь играть по правилам, поскольку она, по-видимому, понимала, что следует играть. Было лучше сидеть на пьесе Дейли и за поздним ужином в каком-нибудь дорогом ресторане, чем отважиться провести ночь в постели одному, когда вечер закончится.
Трудность в отношении пьесы Кевина Дейли состояла в том, что ему нечего было сказать. Обычно он скрывал пустоту мыслей за строчками своих пьес, написанных старомодным размером, что импонировало интеллектуалам, верившим в то, что любую пьесу в стихах критики должны обязательно встречать «на ура», но эта его пьеса была в прозе. Насколько я мог судить, в ней не было смысла, и я хорошо понимал, почему ее хвалили интеллектуалы, которые, в конце концов, смогли увидеть, как сильно они были обмануты. Я обращал мало внимания на сюжет пьесы о богатом преуспевающем бизнесмене, который так влюбился в свою секретаршу, что отказался от славы и состояния, чтобы жить, хотя и в бедности, но счастливо, но зрители вокруг меня жадно слушали и много смеялись. Мне пришло на ум, что такого рода комедия, возможно, является пределом драматургического таланта Кевина. Ему нельзя отказать в определенной гибкости ума и мастерстве написания блестящих диалогов, хотя он и был неспособен достигнуть творческой глубины на сцене.