Мы сидим и пьем кофе. Я не знаю, что сказать, — я даже не знаю, хочу ли я что-либо говорить, но мне нравится сидеть в хорошо освещенной комнате с человеком, который дружески расположен ко мне. Это лучше, чем сидеть одному в темноте.
— Ну, как ты поживаешь, Кевин? — говорю я, чувствуя, что должен сделать некоторое усилие, чтобы что-то сказать, после того как он был так добр ко мне.
— Ужасно, — говорит Кевин, — моя личная жизнь похожа на Хиросиму после бомбежки. — А как ты?
Вероятно, он лжет, но это не важно, так как весь смысл сказанного им не имеет ничего общего с поверхностным значением этого экстравагантного заявления. Он понял, что я разбит. Он соглашается с тем, какой ужасной может быть жизнь. Он говорит, что если я хочу поговорить, то он готов меня выслушать.
Я говорю, но не слишком много, потому что боюсь вести себя не так, как подобает англосаксу.
— Боже мой, этот кофе ужасен! — говорит Кевин, — хочешь выпить?
Он выписывает рецепт, чтобы поддержать меня.
— Хорошо.
— Тебе все равно, что пить?
— Да.
Кевин достает бутылку с птицей на этикетке, и скоро беседа дается мне более легко. Я не могу рассказать ему всего, но это не важно, потому что Кевин, как никто другой на свете, подбирает мои разрозненные фразы и читает между строк.
Мы наливаем еще по стакану.
— Я все время задаю себе вопрос, что произойдет с ней, — наконец, говорю я. — Сможет ли она на самом деле оставаться одна? И если сможет, то понравится ли ей больше ее новая жизнь, чем та старая, которую она отвергла? Что, в конце концов, означает независимость для женщины? Не содержится ли в том противоречия? Как может женщина примирить понятие независимости с тем биологическим фактом, что в большинстве случаев в отношениях мужчины и женщины они оба чувствуют себя лучше, когда мужчина — доминирующий партнер?
— Но биологический ли это факт? — говорит Кевин. — Или это просто социально обусловлено? Я помню, как однажды обсуждал этот вопрос со своей сестрой Анной, и она сказала... Кто-нибудь когда-либо рассказывал тебе о моей сестре Анне?
— Нет.
— Я теперь не часто говорю о ней. И вот Анна назвала эту проблему классической женской дилеммой, и это было много лет тому назад, после того как умер ее муж, — или после того как она ушла от него? Эти два события произошли почти одновременно, и мы сидели именно за этим столом и вместе обсуждали эту проблему. Я придерживался оптимистической точки зрения: я думал, что если только женщина наберется достаточно мужества, чтобы быть самой собой, то у нее будет намного больше шансов найти такого мужчину, который принял бы ее как независимую личность, даже если она не живет согласно представлениям нашего общества об идеальной женщине. Но моя сестра Анна сказала, что я заблуждаюсь. Она сказала, что это романтический идеализм чистой воды.