Понятие иностранное слово неясно. Чужое, непривычное, чуждое? Ведь все эти определения по-разному объясняют смысл иностранного.
Между тем, иностранными слова могут быть по происхождению, по употреблению и по значению.
По происхождению иностранными являются, например, такие совершенно русские слова, как блин, сарафан, изба и баня, да и многие сотни других, столь же привычных нам слов. Если в начале XIX века «Северная пчела» иронизировала над картофелем, клевером, люцерной и другими «иностранными произрастаниями», то ведь и свекла, и огурец, и мята, и капуста, и все остальное — столь же заимствованные по происхождению слова, которые давно, иные уже с тысячу лет, являются также и русскими. Сегодня никто не удивится картофелю или клеверу, но задумается над скорционерой или фенхелем. Что поделаешь, жизнь продолжается!
Даже слова вроде книга, буква, азбука, которые воспринимаются нами как безусловно русские, в большинстве как раз заимствования, хотя и очень древние, заимствования по происхождению.
Заимствований по употреблению всегда меньше всего, и чаще всего это термины специального языка, прежде всего — языка науки. А поскольку наука в наше время стала влиятельной силой, из нее идут в бытовую речь сегодня подобные термины.
Иногда создается впечатление, будто таких слов от науки слишком много. Вовсе нет. Просто мы сами, того не замечая, сплошь да рядом употребляем слова специального языка в обиходной речи. Вы идете в поликлинику к терапевту или хирургу или какому-то другому специалисту; там, между прочим, вы делаете анализы (ученый же их производит), вы безропотно произносите названия лекарств, чаще всего совершенно искусственного происхождения, например, ас-пир-ин…
Мы жалуемся на сотни слов, которые вторгаются в нашу частную жизнь как слова иностранные, совсем не замечая того, что еще большее их число в нашем активном обороте, а ведь как раз такие слова и являются однодневками, в любой момент способными исчезнуть не только из наших уст, но и из словаря. Вспомним хотя бы слова, обозначающие ткани, или цвета, или термины швейного производства, которые знает современная женщина, если хочет, как говорится, «следить за собой» — это тоже не русское выражение, а галлицизм! Их, оказывается, очень много, они у всех «на виду». Но ведь все эти перлоны, нейлоны, кримплены, лавсаны фактически исчезают на наших глазах, как исчезли и их предшественники.
Заглянем для сравнения в петербургские журналы XIX века; в них много заметок о модах и тканях разного вида и цвета. Поразительно, какое обилие слов и понятий могла держать в голове женщина того времени, если она хотя бы понимала, о чем шла речь, когда говорили: «жена его в бархатном пюсовом платье» (Л. Толстой), «нанковый сюртук» (В. Соллогуб), «плисовая поддевка» (И. Панаев), «из розового демикатону, наволочки к ним декосовые» И. Панаев), «в гроденаплевом клоке, обшитом новым басоном с гербами» (О. Сенковский), «креп-крепе, сертук и фризовая шинель» (Ф. Булгарин), «ситцы, материи, штофы, бурдесы, грагрени» (О. Сенковский), «в розовом тарлатановом платье» (Н. Лейкин), «в коломянковом балахоне» (М. Альбов), «в сарпинковой рубашке, в нанковом тулупчике» (Л. Пантелеев) и т. д. Мадам Курдюкова, героиня известной пародии, отправляясь в 1844 году за границу, много внимания уделяет именно таким иностранным словам. Автор пародии, поэт И. П. Мятлев, вслед за нею обстоятельно перечисляет и «хазовый кусок», и «гарнитуровые штаны», и «бланжевый сюртук», и «товар-чингам, батисты», и «вуаль ан петинет», и все остальное, на чем остановила свой взор русская барыня за рубежом. А ведь кроме того были еще тик, репс, камлот, канифас, кастор, кумач и прочее, да десятки описательных выражений, передающих (совершенно серьезно и притом по возможности точно) разные оттенки цвета модной ткани.