от английского
кросс, а многие связали его со старинным русским
красивый. Не «удобная» обувь, как полагалось бы думать, а обувь «красивая». Так иногда орфография приоткрывает завесу над тем, что именно человек представляет себе, употребляя иностранное слово. Называем слово все как будто одно, а понимаем его по-разному. И вот в этом-то «зазоре» и может возникнуть образ; ведь образ и есть в языке — несовпадение реальности с тем, что мы себе представляем!
Чтобы «поднять» иностранное слово до высокого стиля, тем самым сделать его своим, прибегают обычно к испытанному способу — подбирают к нему высокое слово родного языка. Уже при Петре I через польский язык заимствовали латинское слово публика (простой народ). В этом иноземном значении слово не привилось. Для нас публика — временное собрание лиц, совершающих что-то совместно: смотрят спектакль или едут в электричке; в некоторых случаях слово вообще имеет не такие уж и одобрительные значения. Отчего так случилось? Было другое, высокое книжное слово общество; оно и вытеснило иностранца из многих сфер. Еще и в XIX веке осознавалась связь двух этих слов. «Мы не общество. Простой народ общество, а мы публика», — сказал Ф. М. Достоевский.
Если иностранное слово исчезает…
Язык весьма осмотрителен в выборе иностранных слов, тщательно перебирает их в тысячах, чтобы предпочесть десятки, да и те в конце концов превращает в обычное русское слово, к которому все привыкают. Уже и речи нет, что слово — иностранное. Заимствование исчезает. Но как?
Сейчас много говорят о названии мужских профессий, некогда бывших женскими: от балерины, от доярки… А совсем недавно и сами «женские» слова казались странными. В начале XIX века известный баснописец Иван Дмитриев писал о помещике, который «забавляется актерами и дансиорами». Чуть позже (рассказывал актер Нильский) при венчании в церкви балерина называет себя фигуранткой и не согласна, когда ее «по-русски» именуют танцоркой. Возникает спор, в результате которого тут же, на месте, священник решает: пусть будет плясуя́. Вот сколько вариантов для обозначения одного и того же. Варианты эти немыслимо перепутаны в смыслах и в отнесенности к определенному стилю. Плясуя́ — самое высокое, торжественно-книжное, древнее слово; так называли танцорок в переводах из Библии. И вот высокое иноземное слово фигурантка в сознании благополучно соединилось со столь же высоким остатком древности — плясуёй.
Пушкин читал в Кишиневе новые главы «Евгения Онегина». «И я могу сказать, — писал много лет спустя приятель поэта Ф. Вигель, — что я насладился