Гордый наш язык… (Колесов) - страница 55

. Соразговорник? Нет такого слова.

И вот, наконец, современное нам общение. В том словаре Ожегова находим объяснение его смысла: поддерживать общение, взаимные отношения — и все. Общение — это общение, и ничего больше. Заколдованный круг, суета-маета.

Взаимные? Тогда кто же твой собеседник… или сообщник? Нет, не годится, это предел развития смысла слова, у него совершенно другое значение. У того, кто просто общается, нет собеседника, да и речей, наверное, тоже нет никаких.

Так слово, незаметным движением мысли, устраняя один за другим признаки, прежде важные для «беседушки», фиксировало нарастание взаимного отчуждения людей. Их все больше, все чаще случайные встречи. Уже не близкие люди, весь мир целиком становится возможным участником разговора, а люди ведь разные, не всякому доверишься.

Конечно, и общение ведь известно достаточно давно, и слово, известно, и корень его: обьще, то есть слияние, совместно и также — взаимно. Однако современное нам представление о том, что должно быть общим в общении, отличается резко от древнего. Новый эмоциональный образ оттого и возникает, воплощаясь в слове, что изменяется отношение к скрытому в нем понятию: сидеть, думать и говорить взаимно (то есть беседовать) — обменяться при случае словами взаимно (то есть поговорить) — вместе побыть, не говоря и не думая (то есть общаться). Грустный итог? Как посмотреть. Можно ведь и сегодня и побеседовать, и поговорить. Было бы желание.

Со временем развились газетные штампы, в содержании которых скрывается некая лукавая мысль. «Побеседовать с человеком» или «побеседовать с людьми», а несколько позже — «поговорить с людьми» или «поговорить с народом», наконец, — «общаться с народом». Изменяется отношение к делу. Одно дело «беседовать с человеком» — на равных правах и взаимно, по существу; другое дело «говорить с людьми» — собирательно и однозначно, потому что касается только речи того, кто в данном случае говорит; «общение с народом» уже совершенно отвлеченно, слишком общо и является, строго говоря, отпиской; в ней нет никакой надежды на положительный и деловой результат «общения». Бюрократический жаргон как бы обволакивал постепенно мысль, и важную и нужную, сворачивая ее в штамп. Утрата образа делает фразу штампом, но если со временем словесный образ тускнеет и вянет сам — это одно, если же насильственно его загоняют в штамп — такому нельзя поддаваться.

А зачем это нужно!

И верно: зачем? Зачем одно слово заменять другим, если значат они почти одно и то же?

Общее у них то, что поступают они обычно из разговорной речи как естественное желание выразить личное впечатление: восторг, негодование, огорчение. Любой имеет право на чувство, на чувство в слове. Однако личное чувство преходяще, и вот наступает момент, когда в удачно найденном некогда слове стирается то конкретное впечатление, что вызвала к жизни именно это слово. Каждое поколение хочет иметь собственные словечки, в которых выражалось бы его отношение к вечным проблемам жизни.