Валентин рассмеялся:
— Ты «бог» сказать не можешь — задыхаешься. Что до твоей терпимости к свету, вампир… — он ухмыльнулся, — ты просто аномалия. Урод среди чудовищ.
Чудовищ… На корабле Валентин говорил: «Твоя мать обвинила меня в том, что я превратил ее первенца в чудовище, и сбежала, чтобы не дать мне сделать то же самое со вторым ребенком». Джейс. Даже имя его вспоминать больно.
И после того, что Валентин сотворил с сыном, он рассуждает о чудовищах!..
— Здесь только одно чудовище, — заговорила Клэри, превозмогая страх и забыв данное себе обещание держать язык за зубами. — Ты. Я встретила Итуриэля, — продолжила она, увидев изумление на лице Валентина, — и теперь знаю все…
— Нет, не знаешь. Если бы знала, молчала бы, ради братца. Если не ради себя.
«Не смей говорить при мне о Джейсе!» — хотела закричать Клэри, но не успела раскрыть рта, как заговорил другой — женский, бесстрашный и полный горечи, — голос.
— Как насчет моего брата? — спросила Аматис, становясь у подножия подиума и не обращая внимания на Люка; тот пораженно смотрел на сестру и мотал головой.
Валентин нахмурился:
— Люциана? — Вопрос застал его врасплох, наверное, потому, что Аматис стояла прямо перед ним и спрашивала открыто, тогда как сам Валентин забыл о ней, списал со счетов как слабую, неравную по духу. И вот теперь такой сюрприз, настоящий вызов!
— Да, ты сказал: Люк мне больше не брат. Отнял у меня Стивена. Разрушил мою семью. Ты утверждаешь, будто не хочешь зла нефилимам, будто ты нам не враг, но меж тем без угрызений совести восстанавливаешь нас друг против друга, семью против семьи. Ломаешь жизни. Ненавидишь Конклав, хотя сам же превращаешь всех в жалких параноиков. Прежде мы, нефилимы, верили друг другу, а ты нарушил эту веру. Нет тебе прощения. — Голос Аматис дрогнул. — Ни тебя, ни себя не прощу за то, что отреклась от Люциана.
— Аматис… — Люк шагнул ей навстречу, однако сестра остановила его жестом. Глаза ее блестели от слез, но спина оставалась ровной, и голос звучал твердо.
— Было время, Валентин, когда мы все охотно тебя слушали. По доброй воле. Сейчас же твое время закончилось. Есть в этом зале кто-нибудь, кто со мной не согласен?
Толпа Охотников показалась Клэри похожей на шарж: резкие контуры, смазанные лица. Патрик Пенхоллоу стоял, плотно сжав челюсти. Элдертри трясся, словно хилое деревце на ветру. Смуглое, утонченное лицо Малахи оставалось непроницаемым.
Все молчали.
Клэри ждала, что Валентин взорвется от гнева, не получив желанного ответа от людей, которых надеялся возглавить. Однако отец оставался невозмутим. Лишь слегка пошевелил желваками, будто не случилось ничего неожиданного.