― Непутевая! Кричишь, злишься! А зачем? Только себе хуже делаешь! Возьми вот лучше булочку, намажь её медом, да и съешь. Сразу веселее станешь. А то вон какая худенькая, будто век тебя не кормили. Одни кожа да кости, ― пеняла она.
Мне самой не нравилась моя худоба и никому другому подобного замечания в свой адрес я бы не спустила, но она ворчала так беззлобно, что обижаться на неё совсем не хотелось. Подчиняясь мягкому натиску, в кровать я вернулась, но из упрямства натянула одеяло по самые уши. Старушка сделала вид, что не заметила моего демарша, ловко подхватила с сервировочного столика гигантский поднос и водрузила его мне на колени.
― Вот и умница! Вот и молодец! ― ворковала она, повязывая, как маленькой, вокруг шеи салфетку и суя в руки вилку. ― Ешь, давай! Как только покушаешь, так жизнь сразу во сто крат краше станет.
От такой неожиданной заботы, на глазах навернулись непрошеные слезы и я сердито зажмурилась, не желая демонстрировать посторонним свои слабости. Удержать проклятые слезы не удалось, они упрямо катились даже из-под крепко зажмуренных век. Вытерев щеки углом пододеяльника, я исподтишка покосилась в сторону женщины, но она, к счастью, внимания на меня не обращала, стояла спиной и была занята перестановкой безделушек на подзеркальнике.
Успокоенная, я бросила взгляд на поднос, и в ту же секунду рот наполнился слюной. Чего там только не было! И масло, и мед, и ветчина и балык и булочки! И все в таком количестве, что целый полк накормить можно!
Я почувствовала зверский голод, захотелось сделать себе бутерброд побольше, да и заглотнуть его одним махом, но мерзкий характер не позволял мне капитулировать так легко и я пробурчала:
― Мне столько не съесть.
Мой протест был неискренним и потому, наверное, выглядел крайне неубедительно, во всяком случае, она не обратила на него ровно никакого внимания:
― А ты попробуй! Перестань капризничать и приступай! Знаешь поговорку? Глаза боятся, а зубы жуют?
― Она не так звучит! ― прыснула я.
― Какая разница! ― отмахнулась старушка. ― Ешь давай!
Я занялась сооружением бутерброда гигантских размеров, а она устроилась в кресле рядом с кроватью и принялась рассказывать.
― Когда тебя вчера привезли, я до смерти перепугалась. Что, думаю, за напасть такая! То одно, то другое! Мало нам горя, так вот ещё человека задавили.
― А что, у вашего лысоголового ещё какие-то неприятности? ― рассеянно спросила я, поглощенная укладкой второго слоя балыка на толстенный слой масла.
― У нас не неприятности, у нас горе, ― тихо промолвила она и в голосе звучало такое отчаяние, что я в миг забыла о заветном бутерброде.