Амадейро бросил на него злобный взгляд.
— Какому космониту придёт в голову пользоваться таким оружием во Внешних мирах? Мы живем без оружия и без насилия. Разве вы не понимаете, что именно поэтому я всю жизнь ищу способ уничтожить Землю и её отравленное племя? Да, конечно, и у нас было когда-то насилие, но это было очень давно, когда Внешние миры только начали создаваться, и мы ещё не избавились от земного яда, привезенного с собой, и не научились ценить безопасность, которую обеспечивают роботы. Разве мир и безопасность не дороже всего? Планеты без насилия! Планеты, управляемые разумом! Разве нужно уступать новые миры маложивущим варварам, которые, как вы говорите, всюду таскают с собой оружие?
— Однако, — пробормотал Мандамус, — вы готовы применить насилие, чтобы уничтожить Землю.
— Это насилие кратковременное и целенаправленное, это цена, которую мы заплатим за то, чтобы покончить с насилием навеки.
— Я в достаточной мере космонит, — сказал Мандамус, — и даже в этом случае выступаю за то, чтобы насилия было как можно меньше.
Они вошли в большое, действительно напоминавшее пещеру помещение. Стены и потолок тут же осветились рассеянным, неярким светом.
— Ну, вы этого хотели, доктор Мандамус? — спросил Амадейро.
Мандамус огляделся вокруг и остолбенел:
— Невероятно!
В помещении оказался добрый полк людей, чуть более живых, чем статуи, но гораздо менее живых, чем казались бы, например, спящие.
— Они стоят, — прошептал Мандамус.
— Так они занимают меньше места.
— Но они стоят почти полтора столетия. Они не могут остаться в рабочем состоянии. Их суставы наверняка застыли, а органы разрушены.
Амадейро пожал плечами:
— Возможно. Но даже если суставы испорчены, их можно заменить. Была бы причина.
— Причина будет, — сказал Мандамус.
Он оглядел их лица. Все роботы смотрели в разные стороны и, казалось, вот-вот нарушат строй.
— У каждого своя внешность, — сказал он. — Они отличаются ростом, сложением и вообще…
— Да. Вас это удивляет? Мы же задумывали их как первооткрывателей новых планет. И потому хотели, чтобы они по возможности походили на людей и отличались друг от друга, как жители Авроры. Вам это кажется сентиментальным?
— Нет. Я рад, что они такие. Я прочел всё, что мог, о двух первых гуманоидных формах, созданных Фастольфом, — Дэниеле Оливо и Джандере Пенеле. Я видел их голограммы, и мне они показались одинаковыми.
— Да, — нетерпеливо сказал Амадейро, — они были не только одинаковые, они практически были карикатурой на идеального космонита. Это уже романтизм Фастольфа. Я уверен, что он создал бы расы взаимозаменяемых гуманоидных роботов обоих полов с этаким неземным добрым взглядом, который делал бы их полностью нелюдьми. Фастольф, может, и блестящий роботехник, но человек невероятно упрямый.