Закончив, он постоял, наблюдая за нею. Спросил ее, — может, она что-нибудь скажет. Она покачала головой.
– ¿Nada?[251] — сказал он.
— No, — сказала она. — Nada.[252]
– ¿Qué crees que eres?[253]
— Nada[254].
— Nada. Sí. ¿Pero piensas que has triado una dispensa especial a esta casa? ¿Que Dios te ha escogido?[255]
— Nunca creí tal cosa[256].
Он повернулся, постоял, глядя в маленькое зарешеченное окошко. Из которого открывался вид на окраины города — туда, где дороги, из него исходящие, теряются и умирают в пустыне среди песчаных наносов и помоек, где город по всему горизонту окружен белыми границами, день-деньской курящимися дымом мусорных костров, будто это стоят у его порога орды вандалов, явившихся из непостижимой дали. Заговорил не поворачиваясь. Сказал, что в этом доме ее избаловали. Ослепленные ее юностью. Что ее болезнь — это всего лишь болезнь, и только дура может верить в бабские предрассудки, распространенные у женщин в этом доме. Сказал, что она даже и вдвойне дура, если доверяет им, потому что они не моргнув глазом станут есть ее плоть, если вобьют себе в голову, что этим защитятся от болезни, или приворотят любимого и желанного, или смогут очистить свои души в глазах кровавого и варварского бога, которому они молятся. Он сказал, что ее болезнь — это всего лишь болезнь, что и будет доказано, когда эта болезнь в конце концов убьет ее, а это произойдет скоро и непременно.
Он повернулся, посмотрел на нее изучающе. На поникшие плечи, на то, как они тихонько движутся в такт ее дыханию. На бьющуюся жилку у нее на шее. Когда она подняла взгляд и увидела его лицо, она поняла, что он видит ее насквозь. Читает в ее сердце — что правда, а что нет. Он улыбнулся своей тонкогубой улыбкой.
— Твой любовник не знает, — сказал он. — Ты ведь не сказала ему.
– ¿Mande?[257]
— Tu amado no lo sabe[258].
— No, — прошептала она. — Él no lo sabe[259].
Небрежно выставив фигуры снова на доску, он развернул ее другой стороной.
— Могу дать вам еще шанс, — сказал он.
Мэк покачал головой. Вынув изо рта сигару, пустил над столом медленную струю дыма, потом взял чашку и допил из нее остатки кофе.
— Мне хватит, — сказал он.
— Как скажете, сэр. Вы интересно играли.
— Вот не подумал я, что ты пожертвуешь слоном.
— Так это же один из гамбитов Шенбергера.
— Что, много книжек по шахматам прочел?
— Нет, сэр. Не много. Но его читал.
— Ты как-то говорил мне, что играл в покер.
— Немножко. Да, сэр.
— Почему-то мне кажется, что не так уж немножко.
— Да нет, много-то я в покер не играл. Вот папа у меня был по части покера мастак. Он говаривал, что главная проблема с покером состоит в том, что, когда играешь, имеешь дело с двумя видами денег. Те, что выигрываешь, — труха, а те, что проигрываешь, заработаны потом и кровью.