— Брось ты эту свою затею, — сказал он. — Иди домой. Выбери жизнь. Ты так молод.
— Я пришел убить или быть убитым.
— О-о, — протянул Эдуардо.
— А не затем, чтобы говорить.
— Да это я так, чисто для проформы. Снисхожу к твоей юности.
— Насчет моей юности можешь не волноваться.
И вот картина: темнота, проезд. Сутенер стоит, его рубашка на груди расстегнута. Прилизанная, напомаженная голова в электрическом свете кажется синей. В расслабленной руке у него нож с выкидным лезвием.
— Я хочу, чтобы ты знал: мне до последнего хотелось простить тебя, — сказал он.
А сам при этом сокращает расстояние, подбирается шажками почти неуследимыми. Остановился. Стоит чуть склонив голову набок. Ждет.
— Видишь, я тебе даю максимальную фору. У тебя, видимо, еще нет большого опыта всяких драк. А вообще-то, в драке чаще всего проигрывает последний, кто что-то сказал.
Он приложил два пальца к губам, призывая к молчанию. Потом сделал ладонь чашечкой и поманил ею парня.
— Давай, — сказал он. — Надо же с чего-то начинать. Это как первый поцелуй.
Что ж, парень начал. Шагнул вперед, сделал обманный финт, потом мах ножом вбок, шаг назад. Эдуардо, как кот, выгнул спину, приподняв локти, чтобы пропустить нож противника под ними. Его тень на стене пакгауза напоминала этакого темного дирижера, для начала взмахнувшего палочкой. Улыбка, пируэт. Сияние прилизанных волос. В нападение пошел пригнувшись очень низко и делая махи ножом слева направо; нож прорезал воздух три раза так быстро, что не то что не среагируешь, а почти даже не увидишь. Джон-Грейди отразил удар замотанной в плащ правой рукой, споткнулся, выправился, но Эдуардо, улыбаясь, уже снова кружил около.
— Думаешь, тут таких, как ты, не видели прежде? Я таких, как ты, навидался. Навидался во множестве. Думаешь, я не знаю Америки? Я знаю Америку. Сколько мне, думаешь, лет?
Он остановился, присел, сделал финт и, огибая противника, снова двинулся.
— Мне сорок лет, — сказал он. — Старик, нет? Уважения заслуживаю, нет? А тут ты со своими драками на ножах в переулках.
Он снова сделал выпад, а когда отступил, его рука ниже локтя была порезана и желтая шелковая рубашка потемнела от крови. Но он, казалось, этого не заметил.
— Делать мне больше нечего, только и драться тут с соискателями. Мальчишками деревенскими. Которых бесконечное множество.
Он резко остановился, повернулся и зашел с другой стороны. Словно актер, мерящий шагами сцену. Временами казалось, что он противника вообще не замечает.
— Они лезут и лезут из этого вашего пораженного проказой рая в поисках того, что среди них там уже вымерло. Того, чему они, наверное, уже и названия-то не знают. Но, будучи деревенскими мальчишками, первое, куда им приходит в голову наведаться, — это бордель.